Евреи гордятся Эйнштейном, гордятся тем, что он «один из нас». Так грекам льстит, что Эвклид был их, арабам, что Авиценна. Как любили говорить советские ораторы – гордость тут законная. Не следует только упускать из виду главное качество его натуры: быть самим собой – а не кем-то, кто нравится другим. Так что нам, прежде чем записывать его в «свои», следует внимательно вглядеться – в него и в себя – и тогда решить, записал ли бы он в «свои» нас.

Построим очерк на цитатах из книги Зои Копельман «Альберт Эйнштейн» (см. Еврейское слово № 22 (392)).

Документы сборника объективно рисуют образ человека, уникально выступившего на двух поприщах. Он понял в физическом устройстве мира нечто, чего до него никто не постигал. И он, как пишет в статье о нем Исайя Берлин, «отдал все свое влияние и мировую известность, а по сути – свою душу, движению, создавшему Государство Израиль». Два столь различных проявления одной и той же личности как будто заимствованы из Библии – для которой сотворение мира и становление еврейского народа равноценны.

Поняв это, поняв, с фигурой какого масштаба мы имеем дело, не удивительно столкнуться с постоянным отказом этого человека от всех навязываемых ему доктрин. Почти все, что он говорит на темы общезначимые, можно описать формулой «да, но». Он был эталоном здравого смысла – да! Но смысла, чуждого принятой «всеми» точки зрения, приземленности, выгоде, необсуждаемым традициям. «Здравый смысл, – утверждал он, – это набор предрассудков, заложенных в мозг в первые восемнадцать лет жизни». То, чему он говорил «да», должно было быть безукоризненно во всех аспектах: нравственном, социальном, политическом, даже эстетическом. Если обнаруживалось противоречие, он, по словам Берлина, «не убегал от него и не старался забыть. Не пытался подогнать несовместимое и кое-как связать концы с концами... Не ждал прихода всеобщего царства разума и справедливости, чтобы проблема разрешилась».

Да – «я еврей и я рад принадлежать к еврейскому народу». Но – «не отношусь к нему как к “избранному”». Да – «наполним наши сердца теплом к своим родным и близким». Но – не будем строить свое единство, постоянно сосредоточиваясь на наших унижениях и гонениях. «Для того чтобы эффективно бороться с антисемитизмом, нам следует прежде всего отучить от него себя и изжить его первейший признак – рабское мышление... Только когда мы станем уважать самих себя, мы сможем добиться уважения других, или, скорее, тогда уважение других придет к нам само собой». Это универсальная максима. Не так давно я услышал ее из уст хоккейного тренера российской сборной.

Да, он исходил из того, что евреям необходимо обрести «какую-то форму национального существования». Что «сионизм укрепляет еврейское национальное самосознание, так необходимое для жизни евреев в диаспоре». Что «существование еврейского центра в Палестине придает им силы и моральную поддержку». Но при этом протестовал против национализма в любых его проявлениях. «Следует поддерживать усилия евреев во имя общенациональной цели», – призывал он в 1926 году. И немедленно прибавлял: <хотя> «сам национализм симпатии не вызывает». Чувство национальной идентичности – это одно, национализм – совсем другое.

В письме другу он писал, что в определенном смысле бездомен, что не имеет корней, что везде чужестранец. В 1921 году приехав в Америку, встреченный многочисленными делегациями, репортерами, толпами эмигрантов, он говорит в газетном интервью: «Евреи, евреи, никого, кроме евреев, впервые в жизни я увидел евреев как массу». Он был одиночкой, аутсайдером, сторонящимся групп, по какому бы признаку они ни создавались. «Чтобы быть безукоризненным членом стада баранов, надо прежде всего самому быть бараном», – такой он придумал афоризм.

Да, он был друг своих друзей, верный в своих привязанностях, сам ценил верность. Но когда после окончания войны трое немецких академиков, единственные, кто при Гитлере вел себя по отношению к Эйнштейну абсолютно порядочно, просили его снова стать членом разных германских академий и обществ, он, как ни больно ему это было, ответил твердым отказом. Да, он был интернационалист, да, поклонник немецкой культуры и искусства, особенно музыки. Но, выступая по поводу восстания в Варшавском гетто, сказал в 1944 году: «Немцы – единственный народ, не сделавший ни одной сколько-нибудь серьезной попытки защитить невинно преследуемых. Когда они будут полностью разбиты и начнут стенать о своей горькой участи, мы не вправе допустить, чтобы нас обманули еще раз».

Подобная диалектика проявлялась во всем. Его статьи и речи полны высоких оценок евреев как народа. «Учитывая их относительную малочисленность и постоянно чинимые им преграды на длинном историческом пути, весомость сделанного ими вклада не может не вызвать восхищения у любого честного человека». Чтобы кому-то не пришло в голову кичиться особой избранностью, он уточняет: «В основе этого явления лежит не странное изобилие талантов, а то уважение, каким пользуется среди евреев интеллектуальное совершенство и которое порождает особенно благоприятную атмосферу для расцвета всевозможных дарований». Искренние похвалы, не так ли? И столь же искренни признания за евреями «недостойного конформизма», «узкого прагматичного подхода», «провинциализма, обнаруживающего себя в беспочвенном бахвальстве», «формального выполнения религиозных предписаний».

Он вызывал негодование у ортодоксов: «Я верю в бога Спинозы, проявляющегося в гармонии всего сущего, но не в Б-га, занимающегося судьбами и поступками людей». И у еврейских буржуа Германии – своей антифашистской позицией: те призывали отречься от «предателя». (Напоминает наш Антисионистский комитет, а?)

«Да» – был Эйнштейн. И «но» тоже был Эйнштейн. Теория относительности в применении к отдельной личности.

Миллионы людей заняты исключительно тем, чтобы поправлять и поучать других. Им одним известно, что правильно, что неправильно. Большевики обвиняли нас в том, что мы плохие строители коммунизма. Общество «Память» – в отсутствии патриотизма. Начитанные подписчики «Еврейского слова» – в несоблюдении догм иудаизма... Подзаголовок книги об Эйнштейне – «Обрести достоинство и свободу». Я бы перефразировал его так: думать свободно, как он, чтобы жить с тем же достоинством, что он.

Анатолий Найман