Японцы любят кланяться. При этом глубина и продолжительность их поклонов зависит с точностью от возраста, пола и общественного положения. Как правило, при расставании отдается поясный поклон, а при входе в японский дом — поклон земной. В японской комнате, как известно, сидят на полу и передвигаются, не вставая, почти на четвереньках. Входя в дом, гость просит прощения за то, что он входит, затем становится на колени на край татами, японского пола из соломенных циновок, и бьет хозяину челом. Тот либо отвечает тем же, либо лишь склоняет голову — в зависимости от различия в их положении.

Точная наука, как и насколько кланяться, иностранцу непостижима. Японцы усваивают ее с рождения — начиная с четвертого месяца жизни и вплоть до трех лет малыш висит на спине у матери почти всегда, когда она выходит из дому. Кланяется мать — и малыш воспринимает правильную глубину и ощущение поклона прямо на спине матери.

Наш акачан тоже ездил на спине своей мамы. Иногда мы видели американцев и прочих иностранцев-мужчин, носивших детей на спине, но японцы этой идеи не понимали. Ребенок — дело женское, он спит с мамой и ездит на маме, пока не подрастет. Упряжь, в которой японки носят детей, удивительно проста и удобна. По-японски «ребенок» — «кодомо», и поэтому американцы так и называют такую снасть «кодомо». Только при походе в горы или при долгих прогулках я брал акачана на спину, и он спокойно засыпал. По-моему, из-за этих лет, проведенных на маминой спине, Зайс вырос на редкость самостоятельным.

Но европейские женщины не умеют правильно кланяться, поэтому и Ионичка, наверно, не сумеет поклониться как следует — по-разному женщине, боссу, подчиненному. Не только глубина поклона, но и слова меняются в зависимости от того, с кем говорят.

До чего просто слово — «я», а у японцев есть десяток слов, выражающих тот же смысл. Если говорят друг с другом два студента или молодые мужчины, они скажут «боку», говоря с посторонним, не очень важным чиновником или с пожилой женщиной невысокого положения, они же скажут «ваташи»; говоря с лицом более почтенным, скажут «ватакуши». Солдат или мужик скажет о себе «оре»; «варе» — скажет самурай, и «джибун» — скажет полицейский или офицер. Женщины же говорят о себе только «ваташи» или «ватакуши», в зависимости от того, с кем говорят. Женщину, как правило, по имени и вовсе не зовут. Так, в газете «Иомиури» пожаловалась одна домашняя хозяйка: «С тех пор, как я вышла замуж, никто не зовет меня по имени. Посторонние кличут меня ОКуСАН (у — почти не произносится), то есть «почтенная хозяйка», дети зовут ОКААСАН — «матушка», а супруг просто — «Эй, ты».

Глагольные формы также указывают — почти однозначно — на взаимоотношения сторон. Говоря о себе, вежливый человек, как правило, говорит в уничижительном ключе, пользуясь словами с презрительным оттенком. Говоря с кем-нибудь, он величает собеседника нейтрально —  если тот моложе или ниже по положению, и почтительно — если он равен или выше на ступеньку по японской иерархии. Например, разговор: «Вася дома? — Нетути» у японцев получается так:

- Не соизволит ли почтенный Вася пребывать дома?

- Не заслуживающий Вашего внимания Васька отсутствует-с.

Весь этот длинный ответ дается одним словом «оримасен», указывающий на возвеличивание собеседника и уничижение Васьки.

Эта манера разговора связана с национальной чертой характера, которая делает японцев особо приятными в обращении. Они свою национальную или семейную гордость никому в нос не тычут, всегда уступчивы, всегда уступают дорогу и соблюдают очередь. Насколько легче становится жизнь, если все немножко принижают себя!

Нужно, конечно, чтоб это делали все, иначе получится, как в прекрасном анекдоте, который рассказывал покойный Анатолий Максимович Гольдберг, выдавая его за чистую монету. Дело происходило на приеме в Токио. Японский премьер благодарит собравшихся послов: «Мы польщены, что представитель великой Голландии почтил нашу маленькую страну своим присутствием». Голландский посол отвечает; «Это нам выпала честь посетить вашу великую державу». Японец продолжает: «Мы польщены, что представитель великой Америки почтил нашу маленькую страну своим присутствием». А американский посол - техасец отвечает: «Ничего, ничего, мы и не такие дыры видали».

Абсолютная вежливость японцев проявляется во всем. Когда заходишь в ресторан, тебе все кричат: «Ирращщай масэ, милости просит!». Особенной зычностью этих «ирращщай масэ» славятся рестораны, где подают суши, рисовые колобки с сырой рыбой. Официант, подавая еду, обязательно извинится:

«Простите, что заставили вас ждать» («Омачидо сама дешта» или «о-матасэ иташимашта»). А крики благодарности, когда гость платит и уходит, еще долго звенят в ушах.

Но за пределами Токио к иностранцу относятся не так вежливо, как к обычному посетителю. Может, потому, что думают — все равно не поймет; может, от непривычки к иностранцам. Поэтому, после Токио все кажутся грубиянами — и в частности, жители Киото. Я люблю Киото, этот прекрасный город, полный древностей, дивных храмов, цветов, но его жители, по-моему, очень коротки с иностранцами. Конечно, все равно они вежливее, чем любой европеец, но я помню, как меня резануло, когда официантка поставила передо мной еду и не извинилась. В Токио такого бы не произошло.

Японцы не просто вежливы, как, скажем, англичане — а мы переехали в Токио из Лондона — их вежливость производит впечатление искренней, теплой, сердечной. Для ребенка лучше страны не бывает. Уже после первых нескольких месяцев жизни младенец ощущает себя желанным гостем, если и не хозяином мира взрослых.

Благодаря мягкому первому году в Японии Ионичка получил железную уверенность в себе, и даже когда, годами позднее, в иерусалимском садике его пробовали дразнить «русским», он только мягко улыбался или отключался.

В Японии акачану было прекрасно. Стоило ему войти (или быть внесенному) в вагон метро или электрички — немедля он попадал в объятия японок и японцев. Сосед справа или соседка слева брали Зайса, и он уходил по рукам куда-то вглубь вагона, откуда раздавался его восторженный смех. Если он тянулся за сумкой или украшениями — он немедленно получал их. Его закармливали странными японскими сластями, пахнущими водорослями. Старушки дивились его большим глазам и русым волосам. Он же никого и никогда не боялся и шел буквально ко всем. Ни тогда, ни потом Зайс не различал японцев и европейцев, или по крайней мере, не подавал виду. Он и потом никогда не называл человека по расе, цвету кожи или народу — даже если речь шла о единственном негре, Зайс пытался определить его как «высокого» или «большого», но никогда как «черного». Подлая идея неравенства народов никогда даже не приходила ему на ум, и в этом тоже — заслуга его многорасового младенчества.

Японцы вообще обожают детей и ни в чем им не отказывают. Дети спокойно спят с мамой, и отцы с этим мирятся. До самой школы все исполняют их капризы. Для родителей эта всеобщая любовь к детям невероятно удобна. Когда мы приходили в ресторан, немедленно прибегали женщины с кухни и из прочих углов и забирали акачана до конца ужина. Там они играли с ним и пели ему японские песни, в то время, как мы спокойно запивали сырую рыбу супом мисо. Мы никогда даже не ходили проверять, где же Зайс, твердо веря в надежные золотые сердца японок.

Еще одно достоинство японских ресторанов и домов — все сидят на полу, и ребенку не приходится ползать меж ног взрослых и взирать на них снизу. Ребенку в Японии не нужно высокого стула, к которому привязывают несчастное дитя для кормления и где он приучается бояться высоты. В японском доме или ресторане ребенок равноправен. Даже ползунок вроде акачана чувствовал себя не хуже взрослых — он тоже ползал на коленях по полу или плюхался на бок, как мы, — и все равно оставался на чистых татами, был рядом с лицами и руками взрослых.

Это отсутствие дистанции между взрослыми и детьми, это вертикальное равенство — одна из самых счастливых находок японцев. Пол — грязная плоскость, по которой ходят ногами — в Японии не существует. Пол татами мягок, упруг, чист, наряден, параден. Он подобен огромной постели, на которой счастливо кувыркаются три поколения одной семьи. В японском доме не нужно и кроватей, с которых дети могут свалиться, не возникает и проблемы «спать отдельно» или нет. Перинки — футоны — стелят в любом месте на татами, когда идут спать, и убирают поутру. Их можно стелить рядом друг с другом или подальше — по настроению. С них можно легко скатиться и перекатиться, куда хочешь. Японцы считают, что спать одному в отдельной комнате — этот российский идеал и европейский стандарт — просто одиноко, тоскливо, сабиши.

Правда, этот образ совместной жизни, когда в той же комнате спят все три поколения японской семьи, а зачастую еще и родственники, имеет свои недостатки. Из-за этого в Японии трудненько согрешить, да и собственную жену приласкать и то нелегко. Поэтому японцы изобрели особое учреждение — «гостиницы любви». В них не останавливаются усталые путешественники или командировочные из провинций — только парочки, вырвавшиеся на несколько часов. Нет надобности снимать номер на целые сутки — плата почасовая.

Однажды, во время поездки на север, я оказался в полночь на глухом перекрестке, на изрядном расстоянии от ближайшего села. На перекрестке была гостиница. Я было обрадовался, но преждевременно: «Мы принимаем только пары», — ответил хозяин, и даже скандал не помог, пришлось тащиться за три километра в село, где был обычный отель. В Токио «гостиницы любви» на каждом шагу. Находятся они, как правило, на тихих боковых улочках неподалеку от центров метрополиса. Принимающая гостей горничная не подымает глаз, не смотрит на лица, не спрашивает имен и не заполняет карточек — она прямо проводит пару в номер, приносит им чай и немедленно исчезает.

Номер — обычно двухкомнатный с ванной. В одной комнате — низкая постель, не то японская перинка, не то европейская лежанка. В другой — низкий столик, подушечки, холодильник, набитый бутылками и закуской и даже народными средствами для возбуждения страсти, цветной телевизор, по которому можно смотреть обычные программы или — за дополнительный четвертак — порнографические фильмы с видеоустановки отеля.

Японская любовь всегда начинается с ванны, глубокой и узкой, не похожей на европейские. Это глубокая яма, по пояс стоящему человеку, а то и глубже, выложенная белой керамикой, как европейский бассейн. В ванне — маленькая приступочка, на которой удобно сидеть так, чтобы быть по горло в воде. Воду из ванны не выпускают, пока не уходят из номера — в нее прыгают время от времени, как в бассейн.

Японцы чувствуют связь между водой и эротикой, и у входа в такую гостиницу зачастую сооружают маленький водопад или ручеек, на худой же конец просто поливают мостовую и тротуар перед домом несколько раз в день.

Некоторые из «гостиниц любви» относительно скромны и берут в них по пятнадцать долларов за два часа, то есть довольно дешево по японским стандартам. В них бывают студенты со своими возлюбленными — так часто, как могут себе это позволить. Ведь в Японии ни у кого нет своей комнаты, а того, чтобы все ушли из дому, не бывает. Да если и уйдут, соседи заметят. В отличие от Америки, на заднем сидении машины много не порезвишься: Токио огромен и светел, за город и за два часа не выедешь. Поэтому японцы прячут страсть, на улицах не только не целуются, но и за ручки не держатся, и даже в парках ведут себя довольно целомудренно.

Есть и роскошные любовные гостиницы, наподобие океанских лайнеров или средневековых замков, например, знаменитый «Шато Акасака» в центре района ночных клубов европейского типа Акасака. Там у апартаментов не номера — названия, у гостей спрашивают, какого цвета комнату они хотят и какого стиля — европейского с огромной двуспальной кроватью с балдахином и классической мебелью, или японского, где гравиевые дорожки отделяют спальню от ванной и маленькие сосенки растут прямо рядом с постелью, лишь слегка приподымающейся над полом татами наивысшего сорта. И вся эта роскошь — ваша на два часа за сносную плату. Как-то газета «Иомиури» провела опрос клиентов такой гостиницы и выяснилось, что около половины посетителей — это супружеские пары, у которых просто нет возможности свободно и спокойно поласкаться дома так, чтобы дети не смотрели и старики советов не давали. Эта невозможность уединиться — плата за семейную спайку.

Я не уверен, что это вызвано теми же причинами, что и и России — хронической нехваткой жилой площади, — хотя японские дома действительно очень малы. Площадь комнаты измеряется в татами — соломенных матах. Одного татами достаточно для одного человека, чтоб улечься и уснуть. Нормальная японская комната — шесть татами; комната поменьше — четыре с половиной татами.

Четырех с половиной татами достаточно для любовных ласк, и поэтому это выражение вызывает улыбку японцев, как слово «канапе» в екатерининской России по Алексею Толстому. Так называются порнографические поэмы, фильмы, книги. Это излюбленная локация японской эротики. Шесть же татами — это нормальная большая комната, одной такой комнаты хватит японской семье. В больших семьях может быть еще одна-две комнаты: столовая или просто еще одна жилая комната. Вместо дверей меж комнатами стоят раздвижные перегородки шоджи.

Могли бы японцы жить лучше, просторнее? Кроме национальных традиций, не поощряющих разбазаривания полезной площади, жилье безумно дорого. Квартира в Токио стоит десятки и сотни тысяч долларов, квартплата очень высока, деньги на покупку квартиры в банке занять почти невозможно. Поэтому дети вынуждены жить с родителями и ездить на работу каждый день за тридевять земель. Теперь, в наши дни, вовсю идет процесс перехода к квартирам европейского типа. Такие квартиры, именуемые «мэншнс» зачастую стоят дороже особняков. В такой квартире в многоэтажном доме жил наш друг Коноскэ. Две маленькие комнаты, покрытые коврами вместо татами, кровати, кондиционер — насколько лучше настоящий японский дом, например, тот, в котором мы жили с акачаном Ионичкой!

Мы занимали второй этаж маленького двухэтажного дома, построенного для одной богатой семьи. Глава семьи умер, дети выросли и разъехались, осталась одна старушка невероятной бодрости и сухощавости, Тазоэ-сан, которая и сдала нам второй этаж. Вокруг дома был подлинный японский сад с маленьким прудом, несколькими апельсиновыми деревьями, кустарником и персиммоном, он же хурма.

Большая комната — 10 татами, в углу выемка — токонома, японский «красный угол». Здесь ставят статуэтку Будды, вешают свиток с китайской каллиграфией или японский рисунок, здесь ставят вазу с цветами, уложенными по законам благородного искусства составления букетов, икебаны. Посреди комнаты — низкий черный столик, а вокруг его — четыре черные подушечки для сидения, красиво выделяющиеся на светло-желтых татами. Вот и вся обстановка. Затем — бумажные перегородки шоджи, отделяющие эту комнату от соседней, в шесть татами.

В меньшей комнате — встроенные в стену шкафы за такими же перегородками шоджи, и туда мы убирали на день футоны, перинки. Окон — настоящих окон — в японских комнатах нет. Сама идея прозрачного стекла, выходящего на улицу, противна японцам. Вместо этого хорошо пропускающие свет бумажные шоджи отделяют длинную сторону комнат от коридора-веранды. С веранды можно было созерцать полнолуние, свежий снег, цветущую вишню и багрянец клена — главные японские радости. А жарким летом ветерок свободно продувал наш дом — лучше любого кондиционирования.

Приходившие к нам в гости японцы всегда вежливо поражались тому, что живем на японский лад, а не на европейский, как многие образованные местные жители. В Японии мы научились ценить местное и традиционное, хотя и раньше мы подозревали, что лучшие местные вещи лучше посредственных и массовых привозных, только в Японии это вошло под кожу.

Надо сказать правду — не все и не сразу — получалось. Например, еда. Когда нам впервые, через несколько дней после приезда в Японию, предложили японский завтрак, мы так ужаснулись, что даже и не отведали. Но со временем японский завтрак в его сокращенной форме стал нашей ежедневной радостью.

Для того, чтобы отведать японский завтрак в оптимальном варианте — соответствующем овсянке, яичнице с беконом, гренкам с мармеладом и чаю с молоком в Англии приглашу-ка я вас на остров Хачиджоджима, в трехстах километрах от главного острова Хонсю в сторону Гаваев. На этом дальнем субтропическом — но вполне японском острове достигли невиданного расцвета «народные» гостинички - миншюку. Гораздо более дешевые, чем прославленные риоканы, миншюку в других местах просто обеспечивают ночлег и хороший ужин и завтрак. На Хачиджоджиме при всей дешевизне они превратились в ловушку для гурмана, где на ужин предлагают ассортимент из 20 блюд — нет, не на выбор, на съедение.

Но завтрак на Хачиджоджиме достоин подробного описания. Японский завтрак подают сразу, без перемен. Его центр - идеально сваренный рис: он чуть клеек, совершенно ровен и бел. Знаменитый японский рис покупают гурманы и в Таиланде, и на Тайване, хотя он в шесть раз дороже тамошнего. Второй обязательный элемент завтрака — суп мисо. Вместе с рисом мисо является основой японской кухни, и редкий японец не ест и то, и другое три раза в день. Мисо — это бобовая паста, сваренная со всякими неописуемыми травками. Третий столп завтрака — тонкие листики морских водорослей нори благородного темно-зеленого цвета.

Четвертая опора — сырое яйцо. Поставьте еще на стол бутылку соевого соуса и японский завтрак (сокращенный вариант) готов. Нужно только разбить яйцо и вылить его в отдельную керамическую чашку — обычно в ту же, где оно лежало, — налить туда же сои и хорошенько перемешать кончиками ваших о-хаши — почтенных палочек. Получившуюся смесь надо вылить на теплый рис в чаше и старательно перемешать. В отдельную плоскую прямоугольную тарелочку нужно налить еще сои. Теперь захватите вашими о-хаши лепесток морских водорослей и обмакните его в сою — он утратит свою сухость и станет мягким и гибким. Положите его на рис и захватите палочками лепесток нори, стараясь прихватить при этом еще и лежащий под ним рис, как будто вы стараетесь прихватить песок в носовой платок, раскинутый на земле. Ну вот, а теперь в рот. Вкусно? Должно быть очень вкусно, если рис был правильно сварен.

Вот чем пахнет Япония поутру — вареным рисом с яйцом и соей, запахом домашнего очага. Вне дома не найти вам такого: в ресторанах и кафе подают лишь континентальный завтрак: кофе и гренки. Только в заменителях дома — японского стиля гостиницах — можно найти надлежащий японский завтрак.

На Хачиджоджиме не ограничиваются сокращенным вариантом. Пятый элемент завтрака, без которого он останется на уровне чая с хлебом — это жареная без капли масла маленькая барракуда. Барракуда на завтрак — святое право каждого японца. Маленькие сушеные-вяленые барракуды, разделенные по длине пополам, продаются повсюду, как таранька в России в свое время.

Шестым номером нашей программы будет тертая редька дайкон, популярное народное блюдо. У поэта есть такая картинка «счастливой бедности»:

С женой и детишками вкруг стола едим тертую редьку.

Седьмой поставим тарелочку с различными солеными овощами, корешками и травой. Восьмым возьмем чаван-муши — желеобразное блюдо с креветками, грибами и яйцом, успокаивающее сердце. Девятым пойдет кусок тофу, бобового творога, продукта, достойного — и удостоившегося — многих книг, а не краткого упоминания. Тофу — почти чистый протеин; получается он в результате процеживания пюре вареных белых соевых бобов. Не счесть числа блюдам из тофу. В Токио есть знаменитый ресторан «Саса-но-юки» («Снег на бамбуке»), где на обед подают одним махом шестнадцать различных блюд из тофу. Тофу можно найти в любой стране у вегетарианцев, а особенно в Америке. На завтрак его поливают соей и присыпают кацуобуши — растертой в порошок вяленой рыбой кацуо — бонито.

В мае ту же рыбу кацуо едят сырой под острым чесночным соусом и называют это блюдо кацуо-татаки. Это самое пикантное блюдо в довольно пресной японской кухне. Лучшее место для кацуо-татаки — дальняя провинция Кочи, на восточном берегу острова Шикоку. там кацуо прямо из моря, и местные жители хранят секреты изготовления соуса. После этого негнущейся рукой отведет читатель любое татаки, которое поднесут ему на Гинзе в Токио, разве что его примчали прямо из того же Кочи самолетом.

Десятым блюдом подадут сашими — обычно нарезанное сырое филе тунца с его багряно красным мясом и вкусом нежнейшего бифштекса, или другой сорт сырой рыбы. Ее макают в блюдечко с соей и зеленым хреном васаби.

А теперь чашечку чаю — и хватит завтракать, пора погулять перед обедом.

Японцы любят поесть и понимают в этом толк. Все порции крохотные, но как их много! Впрочем, обжираться — это дурной тон. Не дай вам Бог, читатель, а тем паче читательница, накладывать себе в чашу рис горкой — из-за этого опротивела Ариваре-но-Нарихире, великому поэту, его жена и он стал все чаще ходить к другой. И, как рассказывается в «Повести Изе» («Изе моногатари»), бедной обжоре-жене осталось только слать ему любовные послания вроде

После стольких обманов и ожиданий

я больше не верю тебе,

но люблю по-прежнему.

Зайс получал обед из десяти блюд каждый день, как в лучшем риокане, но больше всего он любил рис. И годы спустя не было случая, чтобы акачан отказался от сваренного по-японски риса.

Три вещи японцы довели до абсолютного совершенства: рис, саке и чай. Средний, расхожий уровень этих трех столпов японской цивилизации баснословен, а высшие достижения неописуемы и нам, иностранцам, не всегда понятны.

Знатоки, собирающиеся отведать суши — рисовых колобков с сырой рыбой — сначала пробуют просто рис, или рис с вареным яйцом, потому что качество риса решает все. О прекрасном кулинаре говорят: он умеет варить рис. Если завтра в Токио откроется японский ресторан, где рис будет стоить сто долларов порция, клиенты у него будут, если, конечно, эта цена обоснована. Нет предела совершенству риса, и платят за него японцы немало — куда больше, чем на мировом рынке. Есть тому и политическое объяснение — цена устанавливается так, чтобы крестьяне — опора правящей либерально-демократической партии — не проиграли.

Но японцы вообще не любят мало платить. Мой знакомый, торговец из Гонконга рассказывал мне, что, если выставить три одинаковых флакона духов с разными ценами, японские туристы обычно покупают самый дорогой из них. Нет, они не простофили. В Японии, как нигде на свете, существует прямая связь между качеством и ценой. Поэтому в Японии трудно переплатить. Может, вам предъявят колоссальный счет, может, ужин с развлечениями невинного характера будет стоить более тысячи долларов — но не сомневайтесь, вас не обсчитали, вы платите столько же, сколько платят японские завсегдатаи, и именно столько, сколько эта вещь стоит в Японии. Если обед был дорог — значит, все было очень свежим и очень хорошо приготовленным. Обдираловка в Японии встречается только при продаже заморских товаров — от виски и автомашин до европейских и американских проституток. Японские же вещи стоят правильно.

Правильно стоит и чай, который, как и рис, никогда не фигурирует в счете в явном виде. В магазине же он может стоить любую сумму, ибо нет предела совершенству. Впрочем, плохим он не будет и за самую дешевую цену. Мы открывали для себя тайны чая в Камакуре, приятном городке в получасе езды от Токио. Эта столица первого сегуна, Иоритомо-но-Минамото, славится огромной статуей сидящего Будды десятиметрового роста, Дайбутсу. Отлитый в 13 веке Будда выдержал, безмятежно улыбаясь, даже волну цунами, уничтожившую стоящий над ним храм, и стоит теперь под открытым небом.

По Камакуре нас водил (ныне покойный) русско-язычиый японец Масааки Уно из русского отдела японского радио. Его русский был великолепен, почти без акцента, и даже ошибки его мне нравились. Мы спросили его — в письме из Лондона — можно ли взять с собой в Японию нашего любимого черного кота, и он ответил фразой, вошедшей в нашу сокровищницу:

— Японцы не едим котов.

Он привел нас в храм Цуругаока Хачимангу, окруженный дивным японским садом с его классическим ландшафтом — гнутыми мостиками дугой, зарослями бамбука - и там мы впервые увидели, хоть и в самой простой форме, чайную церемонию. Собственно говоря, чайная церемония — это просто чаепитие, но по всем правилам. В храме дело обстоит так. Учитель-священнослужитель в простой черной одежде приносит ключевой воды (для о-ча-но-ю, чайной церемонии, нельзя брать воду из-под крана, с мутью и хлором) в деревянном или бамбуковом ковшике — конечно, и железный ковш исключается. Зачерпывая воду из родника, он задумывается и сосредотачивается. Ведь чайная церемония в первую очередь — это упражнение в точности и совершенстве. Затем ставят воду в живое пламя костра. Тут наступает пора чая.

Японцы пьют чай, как англичане или узбеки — в огромных количествах. Чаи бывают всех видов: ко-ча, обычный «западный» чай, сотни сортов о-ча, собственно японского чая, и в частности, чай из Уджи; и, наконец, чай для чайной церемонии, мо-ча, удивительный зеленый порошок с не похожим ни на что вкусом.

Мастер чайной церемонии засыпает зеленый порошок моча в чашку ручной лепки, заливает крутым кипятком и избивает бамбуковой кисточкой. Затем он протягивает странный густой напиток с запахом водорослей гостю. Тут главное — детали. Маленький шелковый платок фукуса, — основное орудие гостя. Его кладут перед собою и он своей алостью на желтизне татами подчеркивает пространство. Тонкий нож размером с пилочку для ногтей, в разноцветном футляре, используется для разрезания сластей. Японские сласти так необычны на вкус, они напоминают желе, сладкое, неоднородное и с привкусом чего-то, не имеющего отношения к кондитерии — не то бобов, не то водорослей. Я не встречал иностранца, любившего японские сладости. Чашку чаю передают от гостя к гостю — чтобы все попробовали удивительный вкус совершенного чая. В церемониях попроще гость выпивает свою чашку, а затем уже наливают другому.

Для понимания японской эстетики чайная церемония необходима. В наши дни и чайной церемонией, и икебаной искусством подборки букетов, занимаются в основном женщины, хотя изначала это было суровое мужское искусство, сродни медитации — зазен.

И, наконец, саке — одно из чудес Японии. Предупреждение — дешевое саке может оказаться плохим, особенно если пить его холодным. Холодным нужно пить душистое тару-закэ, его хранят в бочонках неведомого дерева и пьют из простых сосновых коробочек, так, чтобы аромат бочонка смешивался с ароматом коробочки. Жарким летним днем прохладное тару-закэ и этот запах свежей древесины могут совершить чудеса. Холодным, точнее прохладным нужно пить саке высшего сорта токкю на празднестве созерцания цветов вишни, закусывая рисовыми колобками. Ценитель может найти в Токио кабачок, где подают любимое саке императора Мэйдзи — и с каждым глотком побегут из кармана иены с невообразимой скоростью. Но я верю, что и там цена верная, без обмана, просто мне этого не понять. А еще можно отведать саке в плебейском районе Асакусы, в простецком месте, где больше, чем на 10 долларов на человека и выпить не дадут. Так они избегают налога на излишества, который берут с более основательного счета.

Японская система ценностей иностранцу мало понятна, и вещи, крайне ценные по японским стандартам нам — не в коня корм. Мы не увидим разницы между чашкой для чаепития за, скажем, десять долларов и за тысячу. Плохое от среднего и среднее от прекрасного я, может, и отличу, но всех нюансов прекрасного мне было не понять.

Исраэль Шамир