 |
12.09.2005 11:38 |
| |
Читатель идет в пип-шоу |
 |
На прилавках «русских» книжных магазинов новый роман Джулиана Барнса До того, как она встретила меня.
Тема ревности - частая гостья в литературе. Но тому, чтобы она была единственной, фундаментальной - мало примеров. Большинство разве что Отелло и вспомнят. Вместе с тем, ревность выразительна и выразима, о ней легко рассказывать, она в каком-то смысле типична.
Во всех случаях эта патология любви, как ржа, разъедает не только сознание ревнивца и отношения между любящими - она вносит хаос, сумятицу буквально во все, включая движение литературного сюжета. И предугадать развязку такой пьесы или романа невозможно.
Если раньше ревность была закваской трагедии или комедии, то в наше время смешения жанров с ее помощью можно приготовить любую адскую смесь. А в финале нанести шоковый удар, и все вдруг покажется тем, чем изначально и было для умиравшего в муках ревности - трагедией.Именно так больше двадцати лет назад поступил Джулиан Барнс - в романе До того, как она встретила меня.
Уже тогда ему можно было дать Букер (который он в который раз имеет шанс получить - теперь за последний свой роман, Артура и Джорджа). И сбудется пророчество издательства АСТ, которое давно именует Барнса на обложках его книг букеровским лауреатом...
Вначале роман До того, как она встретила меня показался мне типичной университетской прозой - возможно, из-за главного героя, уравновешенного, где-то даже скучноватого преподавателя истории Грэма (я невольно представила его с тихим, вдумчивым лицом тезки - писателя Грэма Свифта). Тем неожиданнее оказалась метаморфоза, превратившая этого человека истории в законченного параноика. Ведь в ловушку самого иррационального из чувств Барнс завлек человека почти просчитываемого. Но вот парадокс: Барнсу веришь!
Хотя романы Барнса не похожи один на другой, он всегда был одинаково зациклен на прошлом, одержим историей. В его произведениях часто обыгрывалась ситуация, когда дела давно минувших дней неожиданно вмешивались в настоящее и подрывали его. Так произошло и на этот раз. С одним отличием - Грэм ревнует к выдуманному прошлому своей жены. Вместе с тем, он любит ее до безумия (и чем дальше, тем больше именно в буквальном смысле этого слова). Его захлестывает нежность, он почти отождествляет себя с Энн (вспомним Душечку), он даже готов использовать как бутоньерку клочок туалетной бумаги, который она обронила.
Когда-то Энн была актрисой. И вот Грэм, которому кино никогда не было близким, оказывается киноманом поневоле. Однажды неожиданно для себя (то была месть его первой жены, так ревность породила другую ревность), придя в кино, он наблюдает любовную сцену с участием Энн. И вот спустя несколько дней уже мечется по кинозалам, и, как настоящий режиссер театра ревности, представляет хороводы мнимых любовников... А в центре Энн - в самых немыслимых позах. Грэм пролистывает подшивки газет, перелопачивает собрания сочинений потенциального любовника...
Так иронически Барнс обыгрывает амплуа историка. Для ревнивца Грэм ведет себя подозрительно рационально, свои улики (например, рецензии на все фильмы, в которых снималась Энн) он методически подшивает в особую тетрадочку. Он сохраняет видимость контроля над собой и обстоятельствами, в то время как уже совершенно не способен судить об объективности происходящего.
Хотя Грэма интересуют только факты, касающиеся его любви, это все равно типичный барнсовский герой, исследующий и истолковывающий: он изучает жизнь Энн, строит теории точно так же, как, например, в Попугае Флобера повествователь изучал биографию и строил теории по поводу жизни и произведений французского классика. Даже в такой простой истории, как эта история ревности, Барнс остается утонченным интеллектуалом. С невероятно богатым воображением. Ему подвластен любой предмет, и даже на столь необычной для него территории Мартина Эмиса (тоже утонченного интеллектуала, в романах которого, тем не менее, всегда много секса) Барнсу почти уютно, хотя сексуальные сцены и превращают читателя До того, как она встретила меня в посетителя пип-шоу.
Критики любят Барнса, считают его одним из лучших британских романистов. Однако этот роман был встречен не столь однозначно: рецензентов раздражала психологическая неполнота главного героя. Но Барнса интересовал не психологический, а онтологический статус ревности. Говорят: от сумы и от тюрьмы не зарекайся... Барнс знает, что нельзя зарекаться и от патологического чувства, которое разрушит твою жизнь. Вынуждая человека слов, человека книг обнажаться, являть самому себе далеко не рафинированные образы, кишащие у него в подсознании, Барнс заявляет: угроза реальна. Пока мы ведем жизнь архивистов, постоянно оглядываясь на свое прошлое... А ведь, казалось бы, чего проще: представить все как один взгляд из окна поезда. Пшеничное поле, телеграфные столбы, веревки с сушащимся бельем, туннель - никаких связей, никакой причинности, никакого ощущения повторения.
Увы, так не бывает. Прошлое, даже мнимое, часто оказывается непобедимым врагом.Уходя из этого барнсовского кинозала, зритель испытает горечь от осознания непоправимости случившегося и, в то же время чувствует ту особую тишину, сотрясающую тебя в случае открытой концовки фильма, когда сюжет можно додумать в обе стороны. Хотя у Барнса все как раз заканчивается очень определенно.
По материалам газеты «Книжная витрина»
|
|
|
Навигация по порталу: 
