Отец врача-офтальмолога Яакова Пеэра родом из Галиции, а мать — уроженка Румынии. Родители доктора встретились в Алма-Ате, и единственным языком, на котором влюбленные могли общаться, был русский. Сам профессор родился в Израиле, тем не менее, понимает русский, хоть и общается на идише.

«Мама плохо владела румынским», — рассказывает профессор Пеэр. — «В Алма-Ате выросла в детдоме, училась в техникуме. Все вокруг было на русском. В семье отца замечательно говорили на иврите — когда мама приехала сюда, она вообще не знала языка, поэтому родители общались между собой на русском до поры до времени.

В то время детей, рожденных в Израиле, не обучали еще одному языку, поскольку тогдашняя идеология гласила: «Только иврит!». Чтобы ребенок не понимал родителей, мама с папой говорили между собой на русском. Позже этот прием не раз использовала мама, когда не хотела, чтобы мои друзья понимали, о чем она говорит со мной. Я выучил идиш от соседей. Сейчас хорошо знаю оба языка».

— Знание русского помогает в общении с пациентами с территории бывшего СССР?

- Я специалист-офтальмолог, но если быть более точным, то мой профиль — онкоофтальмология. Лечу опухоли в глазах, вокруг глаз. Узкая специализация. Мы пытаемся быть честными, порядочными и не звать на лечение людей, которым не можем помочь.

Многие пациенты приезжают из России, Украины, Болгарии, Венгрии, Белоруссии, немало больных из Сибири и даже с Сахалина. Но это не значит, что только оттуда к нам едут. Просто я знаю, что интервью будет переведено на русский язык для этой аудитории.

Иногда приезжают пациенты с очень большими опухолями. Как правило, люди приезжают в «Хадассу» уже после того, как им предложили в других медучреждениях удалить глаз со злокачественной опухолью. В большинстве случаев без эктомии можно обойтись, и мы лечим этих пациентов, используя все существующие методы, причем делаем это очень успешно: часто глаз удается спасти. У врачей нашей клиники три приоритета: спасение жизни, спасение глаза, спасение зрения. Специалисты «Хадассы» преуспевают во всех этих направлениях, опережая США и Европу.

— Основной «игрок», с которым Вы сталкиваетесь лицом к лицу, — ретинобластома, один из самых сложных случаев…

- Нет. Существуют две основные группы злокачественных опухолей. У взрослых превалирует меланома, а у детей — ретинобластома. Кстати, в Европе меланома диагностируется в 5 раз чаще, чем ретинобластома. Меланома встречается у взрослых, за редким исключением — у детей, а ретинобластома распространена среди младенцев, детей и практически не бывает у взрослых. Это два абсолютно разных вида опухоли. Кстати, мы лечим и другие новообразования, но эти два встречаются чаще всего.

Почти во всех случаях глаза, которые онкоофтальмологи «Хадассы» успешно лечили, в клиниках других стран хотели удалить. Был случай, когда привезли мальчика с Украины, у которого в глазу было несколько опухолей, и там посчитали этот случай неоперабельным. Наша команда воспользовалась приемом, который дает довольно успешные результаты: брахитерапия — местное облучение вместе с инъекцией химиотерапии напрямую в глаз. Конечно, лечение заняло немало времени, но в конечном итоге глаз был полностью очищен, не осталось даже следов, и мальчик им видит. Это лишь один из многочисленных примеров.

В большинстве случаев в «Хадассе» глаза удается спасти. Иногда, крайне редко, в запущенных случаях мы заранее предупреждаем, что, к сожалению, придется удалить глаз, чтобы спасти зрение, спасти жизнь. Бывает и такое, что получаем данные или снимок, и я понимаю, что нет смысла привозить ребенка. Мы умеем «фильтровать» случаи: не хотим, чтобы в ситуациях, где не сможем помочь, люди приезжали в Израиль и тратили свои деньги и время.

— Ретинобластома — это генетическое заболевание?

Ретинобластома — результат мутации в определенном гене тринадцатой хромосомы. Это ген, создающий белок, который защищает от развития опухолей. Ретинобластома всегда результат мутации, но в половине зарегистрированных случаев эта мутация существует во всех клетках организма, поэтому, как правило, опухоль двусторонняя. В остальных 50 % случаев заболевание не считается генетическим, то есть мутация только в глазу, и это не перейдет «по наследству» к следующему поколению.

Врачи «Хадассы» в обязательном порядке выполняют молекулярный генетический анализ, чтобы обнаружить мутацию в гене у детей, страдающих от ретинобластомы. Нужно знать, какое будущее ожидает их, есть ли опасность возникновения других опухолей. Это очень важно и для родителей — знать, будут ли у них в дальнейшем рождаться дети с ретинобластомой (некоторые анализы показывают, что один из родителей — носитель дефектного гена). В генетических случаях шанс, что у родителей с ретинобластомой родится ребенок с подобной мутацией, равен 50 %.

— Вы даете генетическую консультацию?

- Когда мы проводим молекулярный генетический анализ, то можем предоставить семье, если родители будут заинтересованы, возможность получения пренатального диагноза или даже преимплантационного молекулярно-генетического диагноза эмбрионов (ПГД). Таким образом можно предотвратить рождение детей с ретинобластомой. В основном в «Хадассе» это делается для израильских детей, но услуга предоставляется и пациентам из-за рубежа.

— Можно предотвратить развитие болезни с помощью генетического анализа?

- Если нет генетических заболеваний, то там нечего предотвращать. Кстати, наблюдение детей без генетической предрасположенности намного меньше по сравнению с детьми с плохой наследственностью, у которых могут развиться дополнительные ретинобластомы и другие злокачественные опухоли в организме. Именно поэтому генетический анализ настолько важен.

— Насколько распространены онкологические заболевания глаз?

- Злокачественное перерождение клеток глаза встречается довольно редко. Практически все раковые опухоли глаз можно определить как «болезни-сироты» — заболевания, распространенность которых почти не влияет на статистику.

Например, ретинобластома встречается приблизительно в соотношении 1:15 000 родам. По статистике, в Израиле на 180 000 родов ожидается 12 случаев ретинобластомы. Мы располагаем данными о Палестинской Автономии, где рождается много больных детей, и статистикой из-за рубежа. Например, в зависимости от уровня жизни населения, на 1 000 000 человек в год диагностируется от 4 – 8 новых случаев развития меланомы. Это можно экстраполировать и на другие страны, но в Израиле я ожидаю 50 новых диагнозов «меланома» в год, в отличие от рака груди, рака легких, рака кишечника, которые случаются намного чаще.

Так что онкологические заболевания глаз — довольно редкие, поэтому очень важно лечить их в больнице, у сотрудников которой больше всего опыта, как, например, «Хадасса». Некоторые медицинские центры, которые сталкиваются с ретинобластомой раз в несколько лет или с меланомой раз в год, пытаются лечить эти новообразования, но, разумеется, результаты намного хуже, поскольку врачи медучреждений не обладают достаточными практическими навыками.

— Чем отличается лечение онкологических заболеваний глаз в Израиле от такого же лечения в России?

- Мне тяжело сказать, ведь в России врачи должны уметь делать все. Там доктора универсалы поневоле и не от хорошей жизни. Но по непонятной мне причине в России существует тенденция удалять глаза даже тогда, когда их можно спасти.

Если Вы спросите меня, возможно ли в Москве выполнять те же операции, я отвечу: возможно. Там находится Московский НИИ глазных болезней им. Гельмгольца. В институте большое отделение онкоофтальмологии, с которым я знаком и в котором знают меня. Но в большинстве случаев я не понимаю соображений русских врачей, а пациенты после неутешительного прогноза в отношении сохранения зрения приезжают в «Хадассу».

— Как часто Вам доводилось пересматривать диагнозы пациентов, установленные в России?

Я всегда это делаю, хотя в большинстве случаев там ставят правильные диагнозы, ведь не дураки работают, а умные люди. Проблема заключается в соображениях, какой метод лечения нужно применить. Еще один момент, который стоит отметить — доступность лечения, во всяком случае, в области онкологии глаз, в России очень низкая.

То есть если кто-то болен меланомой, пациенту говорят: «Сейчас у нас апрель, мы дадим Вам очередь на июль». В Израиле такого просто не может быть. Новому пациенту, у которого обнаружили меланому или ретинобластому, я говорю: «Приходите завтра, послезавтра в ближайшую клинику». А в России по непонятной мне пока причине (я обратил на это внимание совсем недавно) в марте говорят: «Да, у Вас меланома. Приходите в июле». Не понимаю, почему? Ведь до июля многое может случиться: меланома может вырасти, начать метастазировать. То есть проблема в России с подходом к лечению, а не в диагностике.

— Вы занимаетесь исследованиями. Что Вы изучаете на данный момент?

- На протяжении многих лет проводил многочисленные исследования в области онкологии глаза. В основном исследовал меланому. Сейчас подвожу итоги 20-летнего опыта в области лечения глазной лимфомы. В этой области, на мой взгляд, у врачей «Хадассы» самый большой в мире опыт как непосредственного лечения, так и сохранения глаза и зрения.

Кстати, на прошлой неделе я участвовал в самой крупной Международной конференции по онкологии глаза в Сиднее, где представил итоги 20-летней работы. И все знают и признают, что у «Хадассы» самый богатый опыт в этой области. Лично я занимаюсь онкоофтальмологией 36 лет.

В лаборатории наша команда пытается найти методы лечения метастазов глазной меланомы, которые обычно попадают в печень. На сегодняшний день нет эффективного лечения — в большинстве случаев пациент обречен. Мы разрабатываем неконвенциональные и неординарные методы, мыслим шире принятых рамок. На данном этапе исследования проводим опыты на мышах, чтобы найти эффективное лечение.

— Расскажите о вашем незапатентованном изобретении. Об этом ходит много легенд.

- Самая важная находка в моей карьере и, пожалуй, самое большое упущение, — патент, который мог стоить сотни миллионов. Не знаю, знакомы ли Вы с «VGF, индуцируемым фактором роста нервов», — это вещество, против которого специалисты во всем мире впрыскивают Avastin, Lucentis и подобные препараты. Но открытие воздействия VGF на сетчатку глаза принадлежит мне и профессору Эли Кешету из факультета медицины. Компания Genentech запатентовала разработку, и это приносит ей миллиарды.

— Есть открытия, которые Вы планируете сделать?

Меланома глаза достигает зрительного нерва, но в очень редких случаях проникает в центральную нервную систему: что-то блокирует ее. Планирую исследовать этот феномен вот уже 30 лет, но сказывается нехватка времени, плюс необходимо собрать денег с помощью грантов. Если обнаружу то, что препятствует попаданию меланомы в ЦНС, то открытие существенно повлияет не только на подход к лечению глазных опухолей, но и опухолей мозга и метастазов в мозге.

Илья Розенфельд