Праздник Пасхи — едва ли не лучший пример массового катарсиса, духовного освобождения и возрождения, которое ежегодно переживают миллионы верующих людей по всему миру.

Однако для того чтобы по-настоящему насладиться радостью внутреннего преображения, христианину необходимо пройти через самые мрачные глубины отчаяния. Именно эти глубины достигаются за два последних дня Страстной недели, которые каждому человеку предстоит провести фактически наедине с собой, во вселенной, покинутой Богом: ведь, умерев на кресте в пятницу, Христос возвращается в наш мир лишь в воскресенье

Страстная седмица (и — шире — весь Великий пост) представляет собой нечто гораздо большее, чем просто воспоминание о трагических и радостных событиях двухтысячелетней давности. Будь это так, едва ли они смогли бы вызвать в нас столь сильные, глубокие и искренние переживания. Нет, подобно любому древнему ритуалу, Великие (если пользоваться православной терминологией) дни представляют собой своеобразный провал в реальности — выход за пределы профанного времени и погружение в сакральное бытие, неизменное и вечно длящееся illo tempore, «время оно» (так называл этот феномен антрополог и философ Мирча Элиаде). Христос молится в Гефсиманском саду, претерпевает пытки, умирает мучительной смертью на кресте и вновь возвращается к жизни, во плоти являясь своим ученикам и последователям, не где-то и когда-то, но здесь и сейчас. Всё, что происходило (или могло происходить) на рубеже эпох в Палестине, повторяется вновь и вновь, заставляя каждого верующего обмирать то от боли утраты, то от тревоги (а вдруг в этот раз чуда не случится?), то от безудержной радости и облегчения.

Именно в этой способности разрывать ход обыденного и заключено основное свойство любого праздника. И если изначально оно было присуще лишь религиозным торжествам, то сегодня тот же принцип распространяется и на сугубо светские, формальные памятные даты. Подчиняясь неумолимой логике праздника, Гагарин вновь и вновь стартует к звездам 12 апреля, советские войска каждый год занимают Прагу 9 мая, а стрелки часов, замерев в новогоднюю ночь на цифре 12, привычно возвращают нас в первую минуту от сотворения вселенной.

Помню, в детстве, когда полетел Юрий Гагарин в космос, мы всем классом моделировали ракеты, создавали, так сказать, свои проекты, а небо и космос стал для нас просто объектом мечтаний, мы вечерами вручную шлифовали линзы, делали самодельные телескопы и с упоением смотрели на загадочные звезды. Звезды, которые давали пищу для самобытных, порой немного корявых стихов, но написанных от нахлынувших чувств нового и неизвестного.
Читать дальше

Одной из лучших метафор подобного взгляда на мир может считаться знаменитый мультфильм Тима Бертона «Кошмар перед Рождеством»: в нем каждый праздник оказывается четко локализованной областью пространства, в которой бесконечно длится то или иное знаменательное событие. В местности под названием Рождество вечно наряжают елки и пакуют подарки, в Пасхе круглый год пекут куличи и скачут пасхальные зайчики, а в городе Хеллоуин вечно бродят скелеты, вампиры и прочая нечисть. И попытка отклониться от этой священной закономерности губительна и опасна — во всяком случае, именно к такому выводу приходят герои бертоновского фильма, рискнувшие смешать рождественскую и хеллоуиновскую эстетику.

Подобно древним римлянам, современные люди с исключительной готовностью заимствуют чужие, неорганичные для них праздники. Списки памятных дней разрастаются год от года: кто ж откажется похрустеть мацой на Песах, нарядиться в зеленое на День святого Патрика, одарить любимую сердечком в День святого Валентина и веточкой мимозы на 8 Марта, отведать баранины на Курбан-байрам или на худой конец индейки в День благодарения? Однако дело тут не столько в последствиях глобализации и культурной унификации и уж тем более не в «потребности разнообразить жизненные впечатления», о которой так любят потолковать психотерапевты и туроператоры. Праздник сегодня — редкий шанс вырваться за пределы сероватых будней и, благодаря тому или иному ритуалу, прикоснуться к подлинному, реликтовому чуду. Чуду, которое, пользуясь выражением Г.К. Честертона, от многократного повторения становится лишь чудеснее.

Главное в философии праздника Песах — отказ от рабства, от сочетания «котлов с мясом» и личной несвободы. Евреи уходят в пустыню, голод, неизвестность, но при этом они становятся свободными людьми.
Читать дальше

Любовь к праздникам сродни аддикции — как и любая зависимость, она часто приводит к беспрецедентной поляризации мнений: для кого-то неукоснительное соблюдение всех праздничных традиций становится настоящей идеей фикс, а кто-то любит фраппировать окружающих фразой «В новогоднюю ночь просто лягу спать, как обычно». Оборотной стороной стремления без конца заглядывать в волшебное окошко, ведущее в сакральную реальность, нередко оказывается скрытое нежелание тянуть лямку повседневности. А за отвращением к праздникам вполне может скрываться безотчетный страх перед могуществом того, что нельзя проанализировать и осмыслить (архаичная магия illius temporis — «времени оного» едва ли является легким для осмысления объектом).

И тем не менее праздники сегодня, как и раньше, остаются мощным фактором, привносящим в нашу жизнь особую трансцендентальную энергию. Они позволяют современному, свято верующему в рациональность и объяснимость всего сущего человеку восстановить (а иногда и обрести) контакт с иррациональной стороной собственного «я» и, независимо от религиозных и идеологических убеждений, снова стать очевидцем и участником ужасов и чудес, творящихся в безначальном и бесконечном «времени оном». И Страстная неделя — сегодняшний отголосок древнего оргиастического культа умирающего и воскресающего бога — пожалуй, лучшее время в году для того, чтобы ощутить связь с магической стороной бытия во всей ее полноте и значимости.

Галина Юзефович, http://www.chaskor.ru