"Это не психология, это здравый смысл"... (из профессионального разговора)

Мы встречались с моей старшей коллегой Леей. И между рабочими разговорами  Лея рассказывала мне про свои трудовые будни матери израильского сержанта.

Сержант, сероглазая Шуламит, всю жизнь отличалась тем, что дети называют самостоятельностью, а их родители - ослиным упрямством. Вооруженная упрямством и автоматом, Шуламит служит командиром отделения в части для бойцов с особыми обстоятельствами. В израильской армии и такое есть.
В большинстве случаев «особые обстоятельства» израильского солдата заключаются в том, что до призыва он успел сменить несколько школ (и хорошо, если не пару тюрем), попробовать наркотики, вылететь из какого-нибудь социального интерната и приложить все усилия для того, чтобы с подобным прошлым его все-таки взяли в армию. Армия, в принципе, не дура, поэтому вовсе не стремится брать под свои знамена кого попало. Чем больше у юного неформала осложнений с полицией и чем меньше за его плечами школьных лет, тем выше шанс, что в армию его просто не призовут. Есть даже такой параграф - «отсутствие совпадения». В смысле - не совпадаешь ты с армией, мужик. А она с тобой.

Но если солдат «с особыми обстоятельствами» очень хочет (а он, как правило, очень хочет, потому что неформальность – неформальностью, а в жизни продвигаться как-то надо, да и аттестат зрелости вне стен школы куда легче сделать в армии, чем без нее), его все-таки призывают. И определяют на первый год в такие подразделения, где он сможет «успешно реализовать свой скрытый до времени потенциал». Иными словами, где ему четко объяснят, как надо себя вести, а как - не надо, по поводу чего он поначалу будет грубо ругаться, а впоследствии – искренне благодарить. Вот с этими солдатами (причем, в основном, на этапе «грубо ругаться», потому что до благодарности еще нужно дослужиться) и работает сержант Шуламит, дочка Леи.

Шуламит девятнадцать лет. У нее очень светлые внимательные глаза, длинные волосы и железная выдержка. Кроме того, у нее есть мама, Лея. Железная выдержка (которую некоторые тоже называют ослиным упрямством) сержанту досталась в наследство именно от нее.

Обычно Лея начинает день с того, что звонит своему солдату. Или солдат звонит ей. Члены этой семьи не отличаются разговорчивостью, поэтому общаются они недолго.
- Ну, как? – спрашивает Лея, глотая утренний кофе и попутно делая записки в блокноте: кому позвонить и что успеть за день. Она руководит крупным психологическим центром, и дел у нее много.
- Нормально, - отвечает сержант Шуламит откуда-нибудь с юга, где они ночью брали в учебном порядке очередную башенку с водокачкой. – Спать хочу.
- Тебе одеяло привезти? – спрашивает Лея. – У вас там холодно по ночам.
- Нет, мне тепло, - отказывается Шуламит. – Привези холодного какао.
- Сегодня? – уточняет Лея, бросая взгляд на часы.
- Нет, в пятницу, - просит Шуламит. – Ящик. Мне нужно солдат угостить, они скучают.
- Ладно, - говорит Лея. – Привезу.

В пятницу она садится в машину, загружает ящик с картонными пакетами холодного какао и в течение нескольких часов едет на юг. Там подходит к проходной и машет рукой дежурному. Дежурный машет рукой в ответ и выходит встретить.
- А сержант Шуламит на тренировке, - говорит он. – У них с утра – рукопашный бой.
- Неважно, - отвечает Лея и выгружает из багажника ящик - у меня все равно времени нет. Вот, это ей. Занесешь?
- Занесем, - соглашается дежурный и зовет куда-то в глубину: - Эй, ребята, тут для сержанта какао привезли, затащите к ней в комнату кто-нибудь.

Лея благодарит и возвращается в центр страны, где у нее в тот же день запросто может быть встреча с каким-нибудь членом Кнессета, парой журналистов и со своей рабочей группой. Или с министром просвещения. По дороге Лея звонит дочери, вернувшейся с тренировки.
- Ну как? – спрашивает сержант, усталый от рукопашного боя.
- Нормально, - отвечает Лея, - я тебе там какао привезла.
- Спасибо, - говорит сержант, - а одеяло - нет?
- А одеяло папа завтра закинет, - говорит Лея и смотрит на часы. Министр ждет. – Я пошла работать.
- Ага, - отвечает сержант, расчесывая длинные волосы, мокрые после душа. – Не забудь про одеяло, хорошо? У нас тут холодно по ночам.

Иногда Шуламит звонит в неурочное время. Лея поднимается по звонку быстрее, чем солдаты ее дочери – по тревоге.
- Ну, как? – спрашивает она, привычно проверяя глазами часы.
- Устала, - жалуется Шуламит. – Сил нет.
- Ты молодец, - говорит Лея. – Я бы на твоем месте еще и не так уставала. А ты еще ничего.
- Я еще ничего, - соглашается Шуламит. – Это да.

Или ночью:
- Мама, я потеряла сумку!
С юга, с базы. Черт знает где, в четырех часах езды от дома.
- Что у тебя в ней?
Плачет.
- У меня в ней всё! А главное – доклад на завтрашнее утро, который я готовила три недели. Ну и всё, что нужно для дежурства, тоже.
- Так, - соображает Лея, - у тебя дома есть черновик доклада?
- Есть. В столе.
- Ладно. Я сейчас тебе его привезу. До утра успею.
За окном темнота. Лея будит мужа.
- Шуламит потеряла сумку.
- А в сумке что?
- Доклад.
- У нее есть черновик, в столе, - говорит муж, почти не просыпаясь. – Ты отвезешь или я?
- Я, - говорит Лея, одеваясь, - у меня с утра встреча с мэром Беэр-Шевы, я посплю в машине пару часов.
Опять звонок.
- Мама, послушай. Тут есть интернет. Ты можешь отсканировать доклад и прислать мне его по интернету? Я попрошу, мне распечатают.
- Ладно, - говорит Лея.

Она сканирует доклад и отсылает по интернету на юг страны, где сержант Шуламит с утра находит способ его распечатать.
- Получила? – на втором телефоне у Леи ждет директор какой-нибудь школы, с которой она работает.
- Ага.
- Все в порядке?
- Ага. Спасибо.
- Когда-нибудь ты так автомат потеряешь.
- Не потеряю.
- Не теряй.

И разошлись по своим делам. Лея любит знать, где в данный момент находится ее дочь. Шуламит не очень любит отчитываться, где она в данный момент находится, но знает, что в ряде случаев лучше отчитаться. Просто страховки ради.
- Ты понимаешь, - рассказывает мне Лея, - она считает, что очень самостоятельная. Она и правда очень самостоятельная. Но ей девятнадцать лет.

Для Леи «девятнадцать лет» - абсолютно цыплячий возраст. Сержант Шуламит делает вид, что это не про неё.

* * *
- Звонит на прошлой неделе, - Лея пьет кофе, смеется темными глазами и рассказывает. – Ты где, спрашиваю. На всякий случай спрашиваю, она же может где угодно быть.
- Да так, - отвечает. - Я тут
в Офаким.
- Господи, что ты делаешь в Офаким?
Это на краю света, и край этот, как бы так сказать... не самый благополучный.
- Да у меня тут, - говорит, - дезертир. Я еду его арестовывать.
Ты понимаешь, да? Там у нее дезертир. И она едет его арестовывать.
- Ты одна, - спрашиваю, - едешь?
- Ну, да, - отвечает, - одна. Моя напарница на базе, а больше некому. Но ты не волнуйся, я с оружием.
- А куда ты к нему едешь, с оружием?
- Ну, как «куда». Домой.
(Дезертировать из израильской армии довольно просто. Нужно выйти за ворота базы, сесть на рейсовый автобус и уехать домой. Через какое-то время туда за вами приедет ваш командир и, ругаясь, потому что у него пропадает рабочий день, увезет вас обратно на базу. Эта операция и называется «арест дезертира»).
То, что Шуламит с оружием болтается одна посреди черт-знает-где, меня, конечно, очень успокаивает. Но вот то, что она сейчас пойдет домой к своему дезертиру (а дом у него может быть какой угодно, от бедной квартирки многодетной семьи до притона местной наркомафии), мне не нравится. Тем более едет одна. Неизвестно еще, что это вообще за дезертир.
- Так, - говорю я ей. - Стой там и никуда не ходи. Я сейчас приеду.

Приезжаю. Стоит сержант, с оружием, посреди города Офаким. Весь трепещет.
- Мама, - говорит с укоризной.
- Ладно, - говорю, - пошли к твоему дезертиру.
Она начинает на меня шипеть. Потому что в ее служебном положении, как я могла такое подумать, куда она со мной пойдет, ей неудобно. Сговорились, что она пойдет одна, а я посижу под окнами в машине. Подъехали к дому.
- Ну, вот, - говорю, - я тут встану.
- Нет, - вопит, - тут тебя видно! Езжай вон в те кусты.
Отъезжаю в кусты.
- Все еще видно, - кричит и машет на меня рукой, - дальше, дальше!
Отъезжаю дальше. Скрываюсь в кустах практически целиком. Это не кусты, это лес какой-то, от моей машины даже зеркал не видно.
- Так тебе хорошо?
Отходит на пять шагов, смотрит критически.
- Так, - говорит, - хорошо. Ну, я пошла.
- Нет, подожди. Где он живет?
- Как «где»? В этом доме.
- Нет, квартира какая?
- А какая тебе разница?
- Я должна знать, - говорю, - где его окна.
- Ну, пятая квартира.
Шевелю губами, высчитываю окна. Понятно. Те белые, с геранью.
- Иди.
Отходит.
- Мама!
- Что тебе?
- Не высовывайся из окна!

Сижу. Чтобы не терять время – работаю. Звоню серьезным людям. Окно открыла, но послушно не высовываюсь. Сижу в засаде. Курить нельзя, дым пойдет. За водой сходить нельзя, но у меня бутылка воды с собой. Кусты шевелить нельзя, а то дезертир из окна подумает, что сержант за ним приехал с мамой, и перестанет уважать сержанта. Вообще ничего нельзя, они же в любой момент могут выйти. Меня по телефону коллега спрашивает – ты где? – а я с трудом сдерживаюсь, чтобы не ответить - «сижу в засаде». Но не отвечаю, потому что засада у меня тайная. Написала два деловых письма, сделала штук пять звонков - ребенка нет. Окна пятой квартиры, белые, с геранью. Вокруг тишина. Сижу в кустах. Проходит полчаса. Шлю Шуламит SMS-ку: «как дела». Не отвечает. Шлю еще одну: «отзовись, волнуюсь». Молчит. Планирую, как буду взламывать дверь. У меня в багажнике есть пила, мы недавно в лес ездили, костер разжигать. Вот пилой, думаю, можно дверь взломать? Шлю SMS: «отзовись немедленно». Нет ответа. Пилой, наверное, нельзя, но у меня еще есть набор отверток. Динамита нет, в следующий раз возьму. Почти час прошел, что она там делает со своим дезертиром?

Через час выходят. Втроем. Мой сержант, её дезертир и его мама. Рядышком. То есть сержант с мамой рядышком, а дезертир сам по себе. С автоматом. Идут к остановке. Мне появляться нельзя, я за ними тихо-тихо еду и маскируюсь под кусты. Стоят, ждут автобуса, дезертир курит, сержант с его мамой разговаривают. Я сижу в засаде. Приходит автобус, дезертир с мамой прощаются, сержант с мамой дезертира прощаются, дезертир в автобус залезает, сержант лезет за ним и за спиной показывает мне кулак.

Я потом спрашиваю Шуламит:
– Чем вы там целый час занимались?
- Ну? как же, мама, - отвечает она. – Я там сидела в салоне с его родителями. Надо же было с ними поговорить об их ребенке.
- А почему на мои SMS-ки не отвечала?
- Мне, - говорит, - было неудобно.

Я сопроводила их с дезертиром до базы. Слава Богу, на шоссе мне не приходилось прятаться в кусты. Мало ли мам по шоссе ездит.

*   *    *
Пока Лея рассказывала мне всё это, ей как раз позвонила Шуламит. Просто сказать, что всё в порядке. Лишних вопросов Лея не задавала, в порядке – и хорошо.

- А знаешь, - сказала она мне мечтательно, - мне даже понравилось в засаде сидеть. Тихо, спокойно, никуда не идешь, никто тебя не видит

- Ну да, - ответила я, - только у тебя же наверняка телефон звонил каждые десять минут.
У Леи телефон действительно звонит каждые десять минут. А в рабочее время – каждые пять.
- Звонил, - печально согласилась Лея.
Покосилась на меня и добавила:
- Но всё обошлось. Я поставила его на бесшумный режим, а говорила очень тихо. Поэтому меня в тех кустах никто не слышал.

Виктория Райхер, Ткоа