Среди предков Геннадия Несиса – унтер-офицер, книгоиздатели, известный металлург; прадед был знаком с Распутиным. Сам Геннадий – известный шахматист, в 13 лет поставивший мат Кересу. Он рассказывает о себе и своей семье, которая уже 103 года живет в доме на Басковом переулке.

Я пришел в шахматы поздно – в 13 лет, в отличие от многих успешных шахматистов, которые начинают заниматься в 6–7, а в 15 уже мастера. Но шахматная атмосфера всегда присутствовала в нашей семье. Все одноклассники моей мамы, как и ее первый муж – студент, погибший при обороне Ленинграда, занимались шахматами во Дворце пионеров. Со многими из них позже мне довелось сыграть не одну партию. Отец был членом сборной Днепропетровска вместе с третьим шахматистом мира Исааком Болеславским и будущим создателем атомной бомбы академиком Исааком Халатниковым. Мой дядя Анатолий Альтшулер в 30-годы участвовал в сеансе одновременной игры с легендарным Капабланкой.

А у меня поначалу были другие увлечения. До семи лет я собирал почтовые марки и всеми своими гуманитарными познаниями обязан им: я знал все страны мира и их столицы, валюты, на каких языках в них разговаривают. В 10 лет я пришел во Дворец пионеров в кружок юных корреспондентов и был юнкором газеты «Ленинские искры». И только через три года я начал серьезно заниматься шахматами.

Произошло это так. От одного из своих школьных товарищей я узнал, что в Таврическом саду будет выездная шахматная секция, где можно сыграть на разряд. Я записался и выиграл все партии. В мае 1960-го у меня был уже третий разряд. Я летел вприпрыжку по Кирочной улице к своему Баскову переулку и мечтал, как стану мастером спорта.

А летом мы всей семьей отдыхали в Пярну. Там проходил личный турнир команд прибалтийских республик и Грузии. Эстония в те времена была шахматным центром, там жил великий шахматист Пауль Керес, один из сильнейших шахматистов мира 1930–1960-х, чемпион Европы по переписке, первый в истории шахматист, портрет которого изобразили на банкнотах. Мы ходили на все игры Кереса, и я даже принял участие в сеансе одновременной игры с ним. Мне удалось поставить ему мат, но я не знал, что, по правилам, если гроссмейстер не сделал ход на следующей доске, то он может переиграть. Я поторопился произнести: мат! Он вернулся и сделал другой ход. От огорчения я проиграл партию, но после каникул пришел в шахматную секцию Ленинградского Дворца пионеров. Через 1,5 года я выполнил норматив перворазрядника и перешел в знаменитый клуб им. Чигорина, где провел долгие годы как игрок, а позднее работал тренером.  

Учился я в школе № 193 им. Крупской. Классным руководителем у меня была преподаватель немецкого Вера Дмитриевна Гуревич. А в следующем выпуске у нее учился Владимир Путин.

Эта школа с необычной историей. Организована она была княгиней Оболенской в 1900 году как женская гимназия. Ее выпускницами были Вера Комиссаржевская, обе дочери министра Столыпина, Анна Сафонова-Тимирева – гражданская жена адмирала Колчака, жена писателя Набокова Вера Слоним. А имя Надежды Константиновны Крупской было присвоено школе в 1957 году, поскольку она с родителями жила в соседнем доме в том же Басковом переулке и тоже окончила эту гимназию.

После школы я поступил на факультет неорганической химии Технологического института, который всегда славился своими шахматистами. Мы победили на городском командном первенстве вузов и вышли на первенство Союза. На первой доске был заявлен профессор Айзенштадт, я был запасным. Но он не смог играть из-за болезни, и волей случая мне пришлось сесть вместо него. Я бился, как лев, выиграл довольно много партий и получил звание кандидата в мастера спорта. И главное, играя на первой доске, привлек к себе внимание шахматной элиты страны.

Я общался с Михаилом Талем, бывал дома у Виктора Корчного.

Закончив «Техноложку», я еще пять лет проработал по специальности на заводе «Русские самоцветы», но жил уже только шахматами и мечтал полностью перейти на это поприще. В 1975 году мое желание сбылось, я перешел на тренерскую работу в шахматный клуб имени Чигорина, параллельно успешно занимаясь таким видом шахмат, как игра по переписке. Я выиграл турнир-мемориал памяти Кереса, Кубок мира, в чемпионате мира я занял второе место и получил серебряную медаль и звание гроссмейстера.

Я принимал участие в учебно-тренировочных сборах двух вице-чемпионок мира: Наны Александрии и Ирины Левитиной, работал с будущими известными гроссмейстерами в школе Василия Смыслова, помогал на соревнованиях гроссмейстерам Марку Цейтлину, Константину Сакаеву, Максиму Новику, Евгению Алексееву и многим другим.

И все же главным для меня в тренерской работе стало сотрудничество с Александром Халифманом, которое началось весной 1983 года. В то время заболел его многолетний тренер, и талантливый юноша остался без поддержки в мире шахматного Ленинграда.

Главный успех пришел к Халифману в 1999 году в Лас-Вегасе – победа в труднейшем соревновании по нокаут-системе и завоевание титула чемпиона мира.  

Я написал около 40 книг по шахматной тематике, они были переведены на разные языки.

Будучи уже мастером спорта, заслуженным тренером России я вдруг решил, что должен защитить докторскую диссертацию.

Кандидатскую диссертацию я защищал еще как химик по теме «Свойства латунных сплавов».

С докторской все было иначе. В науке существует система защиты, называемая «по докладу». Берется определенная сумма публикаций, на основе которых пишется доклад, и это служит основанием для получения звания доктора наук. В это время я уже преподавал в институте Культуры, читал лекции и вел курс «Шахматы как явление гуманитарной культуры» на факультете истории мировой культуры. Но, поскольку у меня не было гуманитарного образования, до защиты мне пришлось сдавать историю культуры комиссии, возглавляемой проректором по научной работе академиком Иконниковой. Мне достался вопрос «Досуг русского дворянства 19 века». Тут я сел на своего конька и назвал, кроме охоты, балов и игры в карты, шахматы. Я начал практически читать лекцию: шахматы и Толстой, шахматы и Тургенев и т. д.  В какой-то момент один из профессоров – членов комиссии, забыв, что идет экзамен, и он сам в роли экзаменатора, попросил:

 – Простите, можно чуть медленнее, я хочу кое-что законспектировать.

Все рассмеялись и Иконникова заметила:

– Зачем же мы экзаменуем человека, который знает по этой теме больше нас?

Я родился в Басковом переулке – в квартире, где моя семья живет уже 103 года. Первый муж моей мамы Иосиф Воркунов, студент истфака ЛГУ, ушел в ополчение и погиб в первых же боях под Ленинградом. Осталась открытка, в которой он сообщал: «Завтра иду в бой минометчиком, миномет видел на картинке...».

Маме с родителями удалось эвакуироваться из города. Они уезжали в начале сентября еще до полной блокады и на дачном поезде с деревянными скамейками две недели добирались до Омска, подложив под голову кочаны капусты.

Немецкие летчики, пролетающие на бреющем полете над составом, даже не стреляли, а показывали языки и гримасничали.

В 1943 году мама с родителями переехали в Москву, где прожили до снятия блокады. Бабушка с дедом преподавали в институте тонких химических технологий имени Ломоносова, а мама продолжала учебу на юридическом факультете. Ее однокурсницей была Светлана Сталина. Та училась на историческом факультете, но некоторые лекции у них были общие. Мама вспоминала, что вела себя дочь Сталина очень скромно, но всегда за ее спиной стоял охранник.

После снятия блокады дед поехал в Ленинград один – разведать ситуацию. Оказалось, что квартиру в Басковом переулке занял некий майор СМЕРШа. Дед не рискнул подняться и отправился ночевать к родственникам. На следующее утро он все же решил зайти к майору – забрать хотя бы фотографии, семейные реликвии. К его огромному удивлению, управдом отдал ему ключи и рассказал: когда майор пришел и узнал, что вернулся хозяин, то освободил квартиру. Фантастическая история! Так мой дед въехал в свою квартиру. Но, чтобы возобновить прописку, нужно было принести документ об устройстве на работу. Дед отправился к знакомому директору радиомеханического политехникума на Светлановской площади. Тот ответил, что им позарез нужен преподаватель металловедения, но без прописки принимать на работу нельзя. Круг замкнулся. Тогда директор вручил деду записку к военному коменданту Ленинграда. Дед без всякой надежды пришел в забитую людьми приемную и передал записку секретарю. Тот объявляет: Альтшулер, заходите! Генерал радушно его встречает, дает разрешение на прописку и
просит передать привет своему брату. Оказалось, что директор техникума Петров был родным братом военного коменданта генерала Петрова. Вскоре в Ленинград вернулись и мама с бабушкой. После войны мама познакомилась с моим будущим отцом, который вернулся с фронта и поступил в Политехнический институт.

До этого он прошел Курскую дугу, Сталинград и дошел до Будапешта, где 9 апреля 1945 года был тяжело ранен. А в 1947 году родился я.

Мой дядя Анатолий Альтшулер в начале войны был мобилизован и отправлен в Омск в танковое училище, потом попал на фронт и прошел всю войну.  

А до войны он закончил знаменитую гимназию Петершуле и свободно владел немецким. Когда наши войска вошли в Германию, его назначили военным комендантом немецкого городка. Жители, а в основном это были женщины, старики и дети, узнав, что он еврей, приготовились к самому страшному. Какой-то пожилой директор местной гимназии отважился прийти к нему в комендатуру и попросить разрешения возобновить учебу в гимназии. Когда мой дядя заговорил с ним на чистейшем немецком языке и разрешил начать уроки, тот был просто поражен. Более того, комендант организовал питание голодающим жителям, наладил их быт. В конце концов дядя стал любимцем всего городка, и население со слезами провожало его, когда он получил другое назначение. После войны Анатолий Альшулер стал известным театроведом, доктором наук, профессором, преподавал в ЛГИТМиК, где у него учились многие ныне известные артисты.

Мой прапрадед Николай (Нисон) Альтшулер родился в 1806 году в Луге. В подростковом возрасте рекрутирован в армию кантонистом, прослужил сначала 25 лет, а потом остался сверхурочно еще на 12 лет. За эти 37 лет верной службы Николай Альтшулер приобрел по указу Николая I широкие гражданские права, в том числе возможность поселиться в столице Российской империи. Таких евреев в народе называли «из николаевских».  В возрасте 52 лет прапрадед поселился в Санкт-Петербурге, женился, родил 8 детей и дожил до бар-мицвы своего внука, моего деда. Он прожил больше 90 лет, сохранив до последних дней ясную память, отличное зрение и собственные зубы. Жила семья на Гороховой улице. Однажды мимо их дома проезжал экипаж Николая II. В этот момент прапрадед вышел из дома. Был довольно сильный мороз, но как положено унтер-офицеру при встрече с государем, он снял шапку и стоял навытяжку, пока карета не скрылась из вида
Простудился и в 94 года умер.

Один из его сыновей Федор (Гешель Нисонович), мой прадед, стал владельцем типографии, книгоиздателем. Он окончил русскую гимназию, работал корректором в типографии, а затем выкупил ее у хозяев. Позднее он основал «Издательство Альтшулера», которое выпускало учебники, художественную и философскую литературу, в частности, одно из первых собраний сочинений Ницше. Находились типография и издательство в Эртелевом переулке, ныне улица Чехова, рядом с типографией знаменитого книгоиздателя Суворина, который печатал Чехова, Толстого, Горького и вообще весь цвет российской прогрессивной литературы того времени. Антон Чехов, когда приезжал по литературным делам в Петербург, останавливался именно у Суворина, поэтому в честь него и была позднее названа улица. Кроме всего этого, Суворин издавал реакционную газету «Новое время», где печатались Пуришкевич и другие черносотенцы. Однажды Альтшулер при встрече спросил своего коллегу и хорошего знакомого:

- Как вы могли допустить, чтобы в вашей газете были напечатаны такие антисемитские тексты?

На что Суворин, виновато улыбнувшись, ответил:

- Ну что в, Федор Николаевич, вы знаете, как я вас уважаю, это же просто коммерция!

После революции типографию прадеда национализировали, а его оставили во главе в качестве «красного директора».

Все получили достойное образование. Мой дед Иосиф окончил знаменитое реальное училище Якова Гуревича с золотой медалью.

Как отличник, он имел право без экзаменов поступить в высшее учебное заведение, и в 1906 году был принят вне конкурса на металлургический факультет Политехнического института. Поскольку аудитории института находились по тому времени далеко от центра на окраине города, то добраться до станции Лесная можно было только на поезде-паровике. Это было неудобно, поэтому дед, как и многие студенты, снимал вскладчину с однокурсниками жилье рядом с институтом.

Одним из преподавателей в то время в Политехническом институте работал будущий академик, а тогда ассистент – Абрам Иоффе, которому дед сдавал экзамен по физике.

В 1912 году Иосиф Альтшулер был направлен в качестве инженера-практиканта на Демидовские уральские заводы. У него сложились прекрасные отношения с рабочими, и те после окончания практики на прощание подарили ему огромную чугунную настольную лампу в виде кузнеца-молотобойца, она до сих пор стоит у нас дома в столовой. В 1913 году Иосиф закончил институт. В этот же год праздновалось 300-летие дома Романовых. И Альтшулеру как одному из лучших выпускников был вручен специальный юбилейный диплом, выполненный по эскизу художника Верещагина.

Началась Первая мировая война. Завод деда начал выпускать гранаты. В конце 1916 года его неожиданно пригласили в посольство Испании. Испания была на тот момент формально нейтральной страной. Консул озвучил деду официальное предложение правительства Испании – приехать и наладить там военное производство. Удивленный Иосиф Альтшулер напомнил, что с 1492 года евреям в Испании не слишком рады... На что консул ответил:

– Не волнуйтесь. Вопрос согласован. Вам следует по приезде в Испанию явиться на аудиенцию к королю и встать на одно колено. Монарх коснется шпагой вашего плеча, и вы станете подданным Королевства. Я вам очень советую не отклонять нашего предложения, тем более что положение России на фронтах шаткое, а в стране, как вы сами видите, нарастают беспорядки.

Дед был ошарашен, но отказался. Ведь на 26 февраля 1917 года у него была назначена хупа.

Руки своей будущей жены, Елены Финкельштейн, Иосиф добивался почти четыре года. Когда они познакомились, он был инженером, а она еще гимназисткой. 26 февраля в Петрограде начались бунты, поскольку из-за снежных заносов в город не смогли завезти хлеба. Свадебное торжество было заказано в зале на крыше Европейской гостиницы. Хлеба ресторан не закупил, поскольку рассчитывал сделать это прямо в день банкета. В результате столы ломились от деликатесов, но хлеба не было.

Банкет был заказан на 200 человек. А за пару дней до Февральской революции по Петрограду пронесся слух, что возможны еврейские погромы, поэтому половина из приглашенных состоятельных семей сочли за благо уехать в Финляндию и отправились на водопады Иматры. Поэтому на свадьбу явилась только половина приглашенных.

Весной молодые сняли огромную квартиру на целый этаж на Большом проспекте Петроградской стороны, но вскоре переехали в Басков переулок, где наша семья живет до сих пор. Правда, после революции половину из 170 квадратных метров квартиры пришлось отдать. Там в 1920 году родилась моя мама, а позже и я.

Своих четырех сыновей он послал учиться в разные места. Двое закончили в Вене коммерческое училище и стали знаменитыми издателями. Они создали популярный в Европе журнал мод «Wiener Chic».

Моя бабушка, будучи старшеклассницей гимназии, как-то гостила у своих дядей и была приглашена на придворный бал во дворец Императора Франца-Иосифа.

Третий сын Давида Финкельштейна – Николай поступил в Тартусский университет и стал химиком-фармацевтом, работал в Москве. И, наконец, мой прадед Яков – бабушкин папа – переехал в Петербург, где продолжил дело своего отца.

Он стал крупнейшим экспортером фруктов из Европы, купцом I гильдии, поставщиком двора Его Величества. Яков Финкельштейн имел свое постоянное место в Хоральной Синагоге.

Бабушка к своим девяти годам свободно говорила на немецком, французском и английском языках.

Учась в Мариинской гимназии, она сдавала экзамен по литературе в присутствии императрицы Марии Федоровны.

Когда гимназистка Елена читала стихотворение Лермонтова «И скучно, и грустно, и некому руку подать в минуту душевной невзгоды…», императрица подняла на нее монокль и спросила:

«И вы тоже так находите, мадемуазель Финкельштейн?»

Отец бабушки Яков Финкельштейн был знаком с Григорием Распутиным. Они жили в одном доме на Гороховой. Бабушка тоже часто его видела и рассказывала, что он производил жутковатое впечатление: мощную фигуру облегала белая рубашка с вышивкой по вороту и застежке, черные брюки навыпуск и русские сапоги. Но ничего славянского в нем не было: темные густые волосы, длинная черная борода, смуглое лицо с хищными ноздрями. Первое, что привлекало внимание – черные глаза. Казалось, он действительно обладал какой-то гипнотической силой. Из именитых гостей, навещавших Распутина, бабушке больше всего запомнились визиты Анны Вырубовой, которую выносили из кареты на носилках с балдахином «гайдуки». Так, по старинному обыкновению, называла она могучих и рослых царских телохранителей.

Почему носилки? Как известно, в начале 1915 года в одном из вагонов поезда, следовавшего из Царского Села в Петроград, произошла катастрофа: под ногами именитых пассажиров обломился пол. Среди пострадавших была и Анна Вырубова, любимая фрейлина императрицы, оставшаяся на всю жизнь калекой. Иногда у дома останавливались кареты придворных сановников, личные выезды крупных коммерсантов, таких, как, например, Дмитрий Рубинштейн.

На следующее утро после убийства Распутина семью моего прадеда разбудил ранний и настойчивый звонок. Жандармы, ворвавшиеся в квартиру Финкельштейнов, были явно смущены, когда горничная разъяснила им, что в «покои» Распутина можно попасть только с черного хода. Им трудно было поверить, что человек, назначавший и смещавший министров и духовных иерархов, живет не в этих шикарных апартаментах с окнами – фонарями, выходящими на правительственную трассу, а в скромной квартирке с видом на дворовые постройки.

Первоисточник: news.jeps.ru »