«Хуже события, чем юбилей Александра Сокурова, придумать трудно. Потому что не сказать про него хоть несколько слов нельзя, а сказать — невыносимо. К нему вообще страшно подступиться — не только потому, что он слишком сложен и многогранен, но и потому, что он, открывший себя миру целиком, совершенно не готов подпускать к себе отдельного человека. Он — гигант. Айсберг, показавший нам лишь макушку. А все остальное мы должны раскопать сами». Обозреватель RFI о юбилее «единственного свободного из ныне живущих российских художников».

Хуже события, чем юбилей Александра Сокурова, придумать трудно. Потому что не сказать про него хоть несколько слов нельзя, а сказать — невыносимо. Невозможно испытать прилив нежности к нему, как полагается в день юбилея, чтобы на его градусе написать что-то возвышенное, доброе, соответствующее. Сокуров не поддается. К нему вообще страшно подступиться — не только потому, что он слишком сложен и многогранен, но и потому, что он, открывший себя миру целиком, совершенно не готов подпускать к себе отдельного человека. Сокуров вообще больше любит человечество, чем отдельного человека. Так уж он устроен. Это не плохо и не хорошо — это такая форма гуманизма. Он не раз говорил, что человек хуже дьявола, потому что дьявол сам себе очертил какие-то границы и действует в этих границах, а у человека никаких границ и никакого дна нет.

Мальчик Саша Сокуров из деревни Подорвиха Иркутской области не грезил о кино — любил историю и хотел навести порядок в отечественной исторической науке. В определенном смысле отчасти так и случилось — только опосредованно, через искусство. А свой путь в кино начал
с криминала. Его дипломная работа «Одинокий голос человека» была «зарезана» и положена на полку. Так бы она и сгинула, если бы выпускники Сокуров и Арабов не пробрались бы на склад и не выкрали бы копию, подложив на ее место что-то другое. Потом фильм с триумфом пройдет по фестивалям.

Сокурова и правда очень трудно любить, почти невозможно. Чтобы полюбить — надо долго продираться через ершистость, обидчивость, комплексы, порой — необъяснимую недоброжелательность, которая, впрочем, может быстро смениться симпатией. А пробравшись к Сокурову-человеку, надо попробовать полюбить Сокурова-художника. Что не менее трудно.

Честно ли говорит, лукавит ли, но всегда следует кредо: зритель — не главное. И тут он последователен. Смотреть фильмы Сокурова очень и очень непросто — он снимает только так, как сам считает нужным, не оглядываясь, не заигрывая не только с «простым» зрителем, но и с тем, для которого вроде бы и снимает, — с элитарным, подготовленным, насмотренным. Его герои подчас говорят выспренными пафосными фразами, и чтобы через пафос пробиться к сути — надо поработать над собой.

Иногда хочется просто встать и уйти — настолько невыносимо заунывными кажутся его картины. Когда героиня фильма «Александра» в исполнении Галины Вишневской, приехав к внуку на войну в Чечню, принимается высокопарно рассуждать «Что есть родина?» — хочется напомнить режиссеру, что в жизни так не разговаривают. Но в следующую минуту ты понимаешь: это же древнегреческая трагедия — высокая, пронзительная, тяжелая. По-другому герои античной трагедии говорить не могут — и ты принимаешь правила, которые диктует тебе Сокуров, этот знаток и хранитель еще оставшихся в обществе гуманистических огрызков так и не наступившего в Росси Возрождения.

Сокуров — хранитель. «Русский ковчег», «Франкофония» — это же крик, плач по уходящей культуре. Причем уходящей везде, не только в России. Это бессильные попытки объяснить, что без культуры мир рухнет. Сокуров пытается сохранить Петербург, бьется как лев за каждое здание. Он вообще бьется за красоту — каждая его картина — будь это «Одинокий голос человека», «Отец и сын», «Мать и сын», «Элегия дороги» или даже «Фауст» — это в конечном счете про красоту, которую Сокуров словно специально ищет, чтобы спасать и охранять.

Сокуров — один из немногих, а если совсем по правде — единственный свободный из ныне живущих российских художников. Он — Леонардо от кинематографа, апологет Возрождения в цифровую эпоху. Ему все время пытаются навязать роль философа, но он не философ в привычном понимании — его картины как масштабные живописные полотна, красота которых самодостаточна. Даже сложнейшего «Фауста» он препарирует как основу для немыслимо прекрасного изображения. и поразительным образом гетевские смыслы доходят до зрителя ненарушенными. Сокуров — тот случай, когда изысканная форма диктует содержание и охотно становится ему на службу.

Сокуров не лезет в политику. Он — выше любой политики, но вровень с теми, кого политика обижает. Александр Николаевич был единственным из творческого цеха, кто открыто, глядя в глаза Путину, вступился за Олега Сенцова, да еще перебивал, да еще настаивал. Тогда Сокурову досталось со всех сторон — пропутинские «творцы» на всякий случай обходили его стороной, либеральные же бойцы оскорбились, что он унизился перед диктатором. А он плевал на тех и на других. И не боялся унизиться, потому что читал Пушкина и помнил: «Плюнь да поцелуй у злодея ручку». Достоинства не убудет, а кому-то это поможет.

Он — гигант. Айсберг, показавший нам лишь макушку. А все остальное мы должны раскопать сами.

Екатерина Барабаш (Москва)

Первоисточник: rfi.fr »