Александр Сергеевич Пушкин, возможно, цитируя кого-то из своих любимых англичан или французов, назвал переводчиков почтовыми лошадьми просвещения. Но это — о переводчиках с иностранных языков. А как быть с теми, для кого в иностранный уже превратился родной язык? Сравнивать с трудолюбивыми, но упрямыми ослами? Вот не знаю. Ведь обидно, а обижать никого не хочется. Хотя, может, иногда и надо?

Например, такая вещь. Как опознается человек, знающий, вот действительно знающий родной язык? Вы скажете, очень просто. Такой человек должен, например, понимать значение большинства слов данного языка пассивно и уметь правильно использовать какую-то часть этих слов в своей речи активно. Человек более опытный скажет нам, что владеть языком значит еще узнавать и уметь применять не только отдельные слова, но и авторитетные цитаты, откладываемые в памяти десятилетиями учения в детском саду, в школе и так далее. Вряд ли можно назвать владеющим русским языком человека, который не помнит хотя бы по одному стихотворению Тютчева или Некрасова, Пастернака или Ахматовой, Мандельштама или Заболоцкого, Высоцкого или Некрасова Всеволода. Иногда, на наше счастье, на молодежь страны может накатить мода на замечательного поэта. Вот, например, в последние несколько десятилетий, по моим наблюдениям, стал моден Мандельштам.

А самое модное сейчас стихотворение Мандельштама — «Бессонница. Гомер. Тугие паруса. Я список кораблей прочел до середины…» До такой степени модным стало это стихотворение, что даже ролик выпустили, в котором Леонид Ильич Брежнев якобы декламирует его и знаменитые стихи других поэтов не для всех с трибуны Кремлевского дворца съездов.

Но шутки — шутками, а вот один носитель языка спрашивает другого носителя языка, скажи, мол, друг, а почему бессонница-то? И список кораблей не дочитал до конца, и журавли улетели в небо сна.

Но такому человеку, который, оплакивая судьбу Мандельштама, принужден и ржать, как конь, над декламацией Брежнева, и ломать голову над заданным вопросом, не до смеху. Прямо как тем лошадям. Попав в не слишком удачную для своего языкового сообщества историческую фазу, конек-горбунок просвещения принужден ржать, кусаться и отбрыкиваться копытами от всякой пытающейся оседлать его нечисти. С какой же тоской вспоминает такой человек стихи мечтательного Заболоцкого:

И если б человек увидел

Лицо волшебное коня,

Он вырвал бы язык бессильный свой

И отдал бы коню. Поистине достоин

Иметь язык волшебный конь!

Мы услыхали бы слова.

Слова большие, словно яблоки. Густые,

Как мед или крутое молоко.

Слова, которые вонзаются, как пламя,

И, в душу залетев, как в хижину огонь,

Убогое убранство освещают.

Слова, которые не умирают

И о которых песни мы поем.

А что получилось на самом деле? Как в романе Джонатана Свифта, мы мечтали о превращении в мудрых гуигнгмов, а сами так и остались ужасными йеху. Перестали воспринимать оттенки смысла. Люди путают трудное и сложное, легкое и простое, зачем и почему. Раздается сигнальное слово — и дальше можно не думать. Ах, у меня такая непосредственная реакция на это слово. Как только вы его произнесли, я испытала ужасное чувство, и мне было недосуг подумать, сами вы это сказали, процитировали кого-то, съязвили над чужими тараканами.

Вчера ночью как раз настигла меня компактная группа таких же, как я, борчих за равноправие женщин и мужчин в нашем мизогиническом краю. Стоило мне высказаться в прозрачно-издевательском духе о выборах нового президиума Российской академии наук, где из 80 членов всего две женщины, как набежали активистки и начали мне выговаривать: «Немедленно прекратите ваши шутки с телками! Мы за нашу многострадальную житуху такого от вас, быков и жеребцов, наслушались, что теперь имеем право не думать, а сразу включать на сигнальное слово живое человеческое чувство! И это чувство — ненависть к тайным женоненавистникам, которые только выдают себя за феминистов, чтобы протащить гнусную мизогиническую телку». Сохраняй смертельную серьезность, парниша, а смеяться над женоненавистничеством значит исподтишка протаскивать чуждые идеи, доводя до умопомешательства активисток женского движения.

Уж как только гражданку ни увещевали — и к чувству юмора взывали, и, обнаружив, что такового не имеется, апеллировали к репутации неосторожно высказавшегося. Все — зря. Доверие подорвано, оскорблено религиозное чувство, бессонница одолела меня, и снова застучал в голове вопрос студента, так отчего же она там, у Мандельштама, бессонница-то эта?

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.

Я список кораблей прочел до середины:

Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,

Что над Элладою когда-то поднялся.

Как журавлиный клин в чужие рубежи, —

На головах царей божественная пена, —

Куда плывете вы? Когда бы не Елена,

Что Троя вам одна, ахейские мужи?

И море, и Гомер — всё движется любовью.

Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,

И море черное, витийствуя, шумит

И с тяжким грохотом подходит к изголовью.

Трижды упоминается в этом стихотворении Гомер. Может быть, Гомера и спросить? Что если, вслед за Мандельштамом, начать перечитывать ту самую вторую песнь «Илиады», половину списка кораблей из которой осилил поэт почти ровно сто лет назад, в 1915 году?

Только читать будем медленно. Медленно, потому что по-гречески, с теми совсем еще зелеными студентами, которые как раз отлично знают русский, свой родной язык, оттого и к греческому их тянет. И вот они читают первые строки второй песни и переводят их. Не стихами, прозой. И это тоже трудно для новичков.

Но новички не сдаются и уже прочитали первые три строки:

«Прочие боги и мужчины в доспехах спали всю ночь, а вот Зевса мучила бессонница: в груди его ворочалась мысль, как бы ему отомстить ахейским мужам за обиду, нанесенную Ахиллесу».

А дальше? А дальше придумает Зевс, как заставить Агамемнона повернуть своих воинов на взятие Трои. Ведь не Троя же им нужна, а защита поруганной любви Менелая и Елены.

Как шум моря, прочитаем мы, заголосит толпа воинов.

Как дикие гуси и журавли, говорит Гомер, поднимутся они отомстить за страдания похищенной Елены.

И как могучий бык, говорит Гомер, будет стоять Агамемнон среди стада телок, которым слепой певец уподобил ахейских воинов.

Сжато, прекрасно и складно перевел Мандельштам на родной русский с родного древнегреческого то, что увидел во сне Агамемнон, обманутый Зевсом. Так, чтобы начать понимать на своем, сначала приходится читать на чужом языке. Сначала — понимать и только потом, может быть, давать волю чувству.

Первоисточник: ru.rfi.fr »