 |
16.01.2006 15:06 |
| |
Год величайшего джаза |
 |
В книжных магазинах нашей страны появилась новая книга Альфредо Барикко 1900 Легенда о пианисте.Говорить о театральных произведениях Барикко нелегко - музыка и звучание слова в них зачастую важнее сюжета. Пожалуй, самый близкий аналог Барикко в России - Евгений Гришковец, но сравнивать их бессмысленно. Гришковец плетет вязь слов обыденных, искренних, проникновенных. Что же касается Барикко, то его проза не просто искренняя, но именно насквозь театральная, и в этом заключается все: и внутренний душераздирающий саундтрек, и тотальная условность, и изощренные декорации, и недопустимо сильные эмоции. Корсары, мафиози, страсти-мордасти, кружева и помпончики -у Барикко все естественно и навзрыд...
1900-й в монологе Барико - не просто год, но и имя гениального пианиста, который родился в корабельном трюме, никогда не сходил на землю, и играл на пианино... ах, как он играл! Он играл в штиль - когда за кормой ему вторили крики чаек. Играл в шторм - когда корабль качался на волнах и лишенное упора пианино на колесиках ездило из стороны в сторону, вдребезги разбивая вазы, стекла, круша все на своем пути. 1900-й был самым великим джазменом в мире. Он подхватывал любую песенку, представлял место, где она родилась и импровизировал - так и эдак: детская мелодия у него превращалась в церковный хорал, страстное танго в вопль, его пальцы бегали по клавиатуре со скоростью звука, а струны пианино раскалялись до красна - так, что от них можно было прикурить сигарету... Под его пальцами пианино стонало. И этот стон, этот крик, этот вопль, этот плач повторялся изо дня в день, до последней минуты его жизни. Пока одиночество не сжало его голову тисками, не обмоталось вокруг его тела бикфордовым шнуром. Он должен был взорваться. Он должен был.Можно говорить о повторах в прозе Барико, об опоясывающих рифмах, о ритмах, о ритмике, о внутренней музыке. Можно говорить об эпохе пост-искренности, наступившей вслед за постмодернизимом. О музыке слов, освободившихся от смысла. О речевых реках, словесном море-океане, которое - призрачнее и прозрачнее шелка - бурлит и затихает. Можно говорить и об извечной лживости театра. Можно говорить и о том, что Барикко нравится всем без исключения - от эстетов до домработниц. Можно говорить и говорить, но в результате остается какое-то странное послевкусие. Запредельная искренность Барикко оборачивается... глянцем. Будто пушкинские Египетские ночи перепечатали в журнале Cosmopolitan.
По материалам газеты «Книжная витрина»
|
|
|
Навигация по порталу: 
