 |
08.01.2006 15:34 |
| |
Диссиденты и сейчас живее всех живых |
 |
В книжных магазинах нашей страны появилась весьма забавная книга Бориса Евсеева Некоторые подробности мелкой скрипичной техники.
Опыт чтения таких романов, как Альтист Данилов подсказывает: если героем произведения является музыкант, то резонно готовиться к неожиданностям. Так оно и происходит в Романчике Бориса Евсеева, рассказывающем о двух месяцах жизни студента-скрипача Борислава Евсеева.
Герой явно не в ладах с предлагаемыми ему обстоятельствами. Москва, 1973 год, время диссидентов и тех, кто кричал им ату!. С одной стороны, атмосфера слежки, доносов. С другой стороны - обилие гениев (до Шостаковича, Хачатуряна, Ростроповича и других Борислав вполне может дотронуться). Бориславу обретаться в этом времени и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что оно раскрепощает - вплоть до вспышек взрывного анархизма. И он может, например, прокричать на весь советский книжный магазин, что нужно издать запрещенных писателей. Или на последние студенческие гроши, рискуя быть арестованным, поехать в Жуковку к полулегальному Солженицыну. А плохо, потому что идеалистически настроенный герой хочет слишком многого: Мне нужен весь мир: и мир звуков, и мир слов, и мир жестов, и мир понятий.
Но осуществить эту эстетическую, а не идейную утопию (Ленин, Черчилль или Амальрик с Подрабинеком в этой горько-прекрасной жизни не нужны) герой может только в рамках своей общежитской комнаты. Там можно устроить легкий кинематограф прозы - смесь книгопечатания (нелегальных Цветаевой, Булгакова, Солженицына), выкриков, жестов, пародирования известных политдеятелей и артистов. Можно и свою неразлучную скрипку представить девушкой, у которой колки - черные, тугие кудряшки, а дека задняя - само собой, Азиопа.
Вне комнаты утопия превращается в ходячий гротеск, вроде двуликого (стукач или представитель богемы?) Авика или хиппового пророка Экклезиастэса, призывающего смелее уходить в ничто. Невероятное творится с Бориславом и в КПЗ, куда герой при такой хмельной жизни не может не попасть. Сначала перед ним разыгрывают комедию с выбрасыванием его паспорта в сортир (притаившийся снизу человек в противогазе не даст ему утонуть), а потом и сам герой едва ли не перевоплощается в Высоцкого, заводя ментов гитарной цыганщиной. Абсурдной кульминации вся эта булгаковская мистерия достигает в истории о Володьке Ржавеньком, как называет Ленина новороссийская бабушка Борислава. Еще до революции, где-то возле Херсона, он уже был посмертно бальзамирован и воскрешен. С тех пор его вечно живым - знающие, конечно, люди, - и кличут, - слышит от своей древней Бу-бу уже ничему не удивляющийся Борислав.
Да и чему удивляться, если мы имеем дело с инструментальной феноменологией - сотворением художественных явлений волевым усилием, без опоры на онтологическую реальность, как пишет в предисловии Лев Аннинский. Читаем не роман, а романчик, бегущую строку милицейской хроники, историю мелко-студенческого диссидентства, как иронизирует в прологе автор. Но все же отражающее дух эпохи, как, может быть, и Солженицын бы не сумел. Он ведь не знал, что такое легкий кинематограф прозы и девушка-скрипка в общежитской кровати.
По материалам газеты «Книжная витрина»
|
|
|
Навигация по порталу: 
