Украинские военные опубликовали десятки телефонных разговоров российских военных, состоящие почти сплошь из сквернословия. Между тем сами украинцы с помощью двух-трех коротких матерных слов ухитряются наводить на цель свои ракеты и приводить в ярость российского главнокомандующего. Почему русские и украинцы так по-разному владеют общим своим матерным языком, объясняет наш постоянныйавтор доктор филологических наук Гасан Гусейнов.

«Русская правда» — так назывался первый свод законов Киевской Руси, составленный на древнерусском языке — том общем корне, из которого выросли и современные русский и украинский языки. В этом документе, которому без малого тысяча лет, имеется довольно детальное описание тогдашних невольностей, а попросту говоря — рабства. Понятными большинству современных носителей русского и украинского языков остались лишь два-три слова от прежнего богатства описания рабов. Из всех этих рядóвичей, зáкупов или вдачей понятны сегодня разве что смерд и холоп.

О языке этих простых людей осталось довольно мало сведений. Но законы о них писаны знатью. Две вещи, два представления тянутся из этой глубины веков до наших дней. Первое представление, что это невероятно развитое бесправие дошло до самого нашего времени, просто смерды на новом русском называются бюджетниками, закупы — контрактниками, а холопы вообще — гопниками. Второе представление касается языка. Считается, что идущая из этой глубины веков матерная брань (общая для русских и украинцев) — это речь низших слоев населения. Некоторые приписывают этой речи сакральные или кощунственные свойства. Особую силу этому языку, называемому матерным, придает, по мнению большинства, его запретность и почти тайность.

Но если бы этот язык был действительно тайным, то отчего же им так широко пользуются? А если им так широко пользуются, как же общество соглашается терпеть запрет на него в публичной сфере?

Пушкин, который охотно пользуется при случае матерной речью, считал этот пласт языка субститутом политической и гражданской свободы. Достоевский испытал его в так называемой гуще народной жизни, среди товарищей по каторге. Достоевский считал матерный язык выражением низменной натуры человеческого существа. Для него мат — субститут двойной тюрьмы, на которую обрекает себя сквернословец.

Как только образуется хоть какое-то подобие гражданских свобод, это двойное принуждение — добровольное в речи и вынужденное в образе жизни — отпадет, и сквернословие обернется примерно тем, чем оно является у не знающих нашей духовной жизни иноземцев.

За советское время — особую и еще мало изученную эпоху в истории России — матерный язык развил то самое свое измерение, о котором с мрачным восхищением писал Достоевский: одно-единственное слово, например, обозначающее эрегированный член, может, при наличии приставок и суффиксов, описать любое явление, состояние и настроение.

Возникает только один вопрос: «Зачем пользователи языка это делают? Почему им не хватает обычных слов, которыми можно безбоязненно и спокойно обмениваться в диалоге?»

Но то-то и оно, что в советское время государство, школа, культурные учреждения, издатели и составители словарей навязали всем носителям языка договор, согласно которому оно, государство, может вертеть обычным языком по-своему, не допуская в него мат ни под каким видом.

Запрещенный к употреблению, матерный язык оказался хоть и очень грубым, но весьма действенным противоложным устройством. В советское время пользователь языка этим нехитрым способом маркировал искренность и истинность своего высказывания. Матерные слова превратились в междометия, не имеющие никакого самостоятельного значения, кроме сакрального.

Слово, обозначаемое эвфемизом «блин», в начале предложения — это как бы «воистину».

Последнее слово в предложении, ныне сокращенное до парламентской формы «нах», — это как бы «аминь».

К концу советской эпохи большинство бывших смердов, обельных холопов, рядовичей, закупов и прочих гопников, вышло на свободу с полным осознанием того, что матерный язык не имеет в себе ничего скверного, что это — обычный язык, просто чуть-чуть более емкий и резкий, чем тот, что предлагали им школа и государство. Мат вышел на сцены театров и на киноэкраны, заполонил русские и мировые интернет-страницы в своей той самой противоложной функции, которую не только принес из недавнего прошлого, но и развил необычайно.

Когда к власти пришел Владимир Путин, контраст между казенной, государственной ложью и свободным волеизъявлением стал восприниматься все острее. Власти решили придушить это ужасное, но столь понятное всем гражданам явление. И в 2014 году — буквально одновременно с первым вторжением в Украину — Госдума приняла, а президент Путин подписал указ о запрете мата во всех учреждениях культуры. Годом ранее мат был запрещен в СМИ.

Решающим моментом оказалось тут соседство РосФедерации со свободной Украиной, где и своих президентов никогда не жаловали, а уж главу соседней агрессивной страны — России — назвали как раз одним общим русско-украинским словом. В дальнейшем оно вошло в словари современного русского языка в смягченной цензурной форме «Пуйло».

Несмотря на личную тягу к сквернословию и похабным шуткам, Владимир Путин с самого начала своего правления пытался запретить матерную речь. Всякий раз эти попытки привлекали внимание иностранных изданий, которые обращались к текущим русским писателям за разъяснениями. Так, в 2003 году «Нью-Йоркер» попросил об этом Виктора Ерофеева, который дал краткий, но, видимо, не вполне понятный иностранцам ответ: 

Когда-то на мате говорили только на улице и в тюрьмах, он проник в оперу, литературу, интернет и поп-песни,  —писал он. — В отличие от непристойностей в большинстве других языков, наш мат настолько многослоен, многофункционален и гибок, что это больше философия, чем язык.

В разгар первой атаки Российской Федерации на Донбасс британская газета «Гардиан» не заметила совпадения принятия очередных ограничений на мат именно с вторжением в Украину. В прекрасной, тем не менее, редакционной колонке 29 июня 2014 года газета, среди прочего, писала:

Достоевский за свою жизнь написал миллионы слов, но однажды сказал, что все, что может подумать или сказать русский, можно выразить одним словом. Это слово, „хвуй“, являющееся основой для 500 других слов в одном словаре [Плуцера-Сарно], с завтрашнего дня запрещено публично употреблять в соответствии с одним из пуританских указов Владимира Путина
Века гнета, отчаяния и изобретательного пьянства ушли в мат. Без него Россия остановилась бы без смазки бесчисленных трений повседневной жизни. И все же остановки не будет. Цель Путина состоит не столько в том, чтобы искоренить его, сколько в том, чтобы спрятать его от чужих глаз. Он выступает за новую Россию, построенную на репрессиях. Мы же поднимаем два пальца, чтобы отдать честь русскому мату.

Вот мы и подошли ко второму, после превращения в смазочное междометие, свойству матерного словаря. Матерные слова оказались необыкновенно продуктивными, причем от своего первичного значения — яркого запретного названия полового органа — новообразованным словам придается особая сила и резкость. Мало того, у матерного слова есть и своя аура, которая заставляет носителя языка подзаряжать от нее и самые невинно звучащие слова. Например, слово «звезда» (эрратив «звизда»), легко рифмующееся с одним из слов, запрещенных ныне к употреблению в российских СМИ.

Не будем дразнить гусей и вообразим, что от этой «визды» вы образуете глагол «свиздить» в значении украсть. Зачем вообще носителям языка это слово? В студенческие годы, в начале 1970-х я так объяснял семантические тонкости иностранным сокурсникам и сокурсницам: «Понимаешь, если у тебя что-то „украли“, „увели“ и даже „спёрли“, вещь еще можно найти. А если „свиздили“, то это навсегда». И так — во всем.

За прошедшие годы русский мат оказался и полезной оружейной смазкой для украинцев, и, если угодно, прицелом-усилителем. Избавившись от исторического холопства «Русской правды» тысячелетней давности и советского колхозного строя, украинцы не только дали самому Путину второе имя.

В ходе войны, начавшей 24 февраля 2022 года, опубликованы сотни перехваченных телефонных разговоров российских военных с членами их семей — женами, матерями, подругами. Что оказалось главным в этих разговорах? Сплошной мат. Точнее, как говорят обычно в таких случаях, «мат-перемат». Тот же самый, каким и украинцы часто сопровождают кадры, снятые ими в разрушенных войной городах и селах Украины. Но кроме общей для тех и других брани, украинцы еще и задают направление русскому кораблю под говорящим названием «Москва».

Известно, что руководство РФ и российских армии и флота суеверно. Так, флагман Черноморского флота крейсер «Москва» имел у себя на борту церковную реликвию — фрагмент деревянного креста, того самого креста, на котором, согласно христианской легенде, был распят Иисус. Каково же было разочарование верующих и прокуратуры, когда те узнали, что украинские ракеты «Нептун» потопили крейсер вскоре после того, как пограничник с острова «Змеиный» послал «русский корабль» по матушке, или по адресу, хорошо известному как русским, так и украинцам.

Как же вышло, что формула украинского солдата оказалась более эффективной, чем заклинания священнослужителя во время церемонии закрепления фрагмента креста на боевом корабле? Как получилось, что в устах украинцев эти матерные слова приобрели ту перформативность, которую утратили русские солдаты?

Российская армия может иметь перед украинской численный перевес. Но, подобно грекам в битве при Саламине с персами, украинцы отбиваются сейчас, как свободные люди от смердов, от обельных холопов русского царя. Как реинкарнацию Ксеркса украинцы заклеймили этого царя публичным матерным словом. Сейчас, когда два сообщества, равноправно пользующиеся русским матом, столкнулись на поле боя, мы с полным правом можем вспомнить о временах Киевской Руси и общем корне обоих языков, которые ныне разошлись дальше, чем когда бы то ни было в своей истории.

Первоисточник: rfi.fr »