"Я отказываюсь от моральной оценки личности человека на основе того, какое отношение к иммигрантам он транслирует в соцсетях. Жизнь сложна, и зазор между практикой и теорией у нас бывает потрясающий: порой человек имеет самые гуманные и прогрессивные взгляды, а на практике ведет себя как домашний тиран; а можно быть расистом, да ещё и с коктейлем из ядерной конспирологии в голове, но в повседневной жизни быть очень толерантным,- причем оба эти примера взяты мною из круга лично знакомых людей". Лонгрид Маргариты Тарайкевич, как ответ на вопрос "верно ли, что "русские"- расисты" (спойлер: все сложнее), эксклюзивно для сайта РеЛевант

Дисклеймер: речь пойдёт не обо всех эмигрантах из стран СНГ, но только об эмигрантах из России, Беларуси и Украины, живущих в Бельгии; и не о всех аспектах толерантности, принятия Другого, но о нашем отношении к иммиграции.

Говорю «нашем», потому что не могу себя отделить от предмета исследования: я сама эмигрантка из Беларуси,  иммигрантка в Бельгии, и, к тому же, одна из многих, в чью жизнь произошедшее в 2015 году принесло нечто новое, а именно – элемент новой борьбы. Происходящей на улицах и в семейном и дружеской кругу, в соцсетях и в избирательных кампаниях, в сферах образования, благотворительности и т.д.

Но что именно произошло в 2015 году? Почему тема миграции стала вдруг более важной, или, скорее, более обсуждаемой?

Память услужливо выдаёт ответ: «миграционный кризис». Проиллюстрированный образами мигрантов, переплывающих Средиземное море или пешком преодолевающих горные перевалы. Это идёт в комплекте с рассказами о небывалых количествах мигрантов, с поиском причин пресловутого «правого поворота» и с дискурсом ксенофобии. Якобы недовольство европейцев прибытием мигрантов породило теорию “порога толерантности”: есть некий максимум “иных” (например, людей другого этнического происхождения), превышение которого ведёт к социальной напряжённости.

Однако более детальный анализ ситуации заставляет сомневаться в полноте такого видения. Реальность некоего “порога толерантности” у ряда учёных вызывает сомнения[1]: слишком неопределенны критерии, по которым какая-либо группа считается “другими”, и разнообразны социальные причины ксенофобии, так что само количество “других” не является доказанным фактором, ее вызывающим. К тому же, как правило, в мультикультурных мегаполисах, где живёт масса иммигрантов всех мастей, бывает гораздо меньше антимигрантских настроений, чем в небольших городках и деревнях, где их очень мало или почти нет – это опровергает предположение о том, что причиной ксенофобских настроений является отрицательный опыт взаимодействия с иммигрантами: больше ксенофобии скорее там, где люди как раз меньше контактируют с иммигрантами в повседневной жизни.

«Плодотворно перепугавшиеся» помогали беженцам и мигрантам вещами, едой и ночлегом: антимигранские настроения заставили их перейти от слов к делу…

Термин «миграционный кризис» критикуется учёными, которые предпочитают говорить о «кризисе приема» (фр. la crise d’accueil), подчёркивая, что проблема не в больших количествах соискателей убежища, а в неготовности европейских систем к этой ситуации; иногда приводится факт, что в 1999-2000 гг, во время трагических событий на Балканах и в Чечне, ЕС принял столько же соискателей убежища, сколько в 2015 году, если брать в цифрах (а если брать в пропорции по отношению к населению, то ещё больше, чем в 2015), но при этом тогда никто не говорил о каком-то «миграционном кризисе».

Одной из интересных версий, например, является версия о новой волне демократизации, связанной с распространением мобильных телефонов и соцсетей, согласно которой незаметная революция произошла в тот момент, когда число выходов в интернет с мобильных телефонов превысило число выходов со стационарных компьютеров. Соцсети вкупе со смартфонами отняли на Западе у людей, обладающих привилегиями образования и интеллектуального труда, монополию на публичное высказывание – дав «рупор»  тем, у кого раньше её не было; в результате, то, что раньше говорилось в кругу друзей и близких, (как у нас говорят, “на кухнях”), вышло в публичное пространство.

Обретение голоса в публичном пространстве теми, кто ранее был его лишён – это безусловное благо.

Надо сказать,  мы положительно оцениваем это явление. Обретение голоса в публичном пространстве теми, кто ранее был его лишён – это безусловное благо. К тому же это избавило нас от иллюзии, что политкорректный, гуманный и эгалитарный дискурс уже победил в общественном сознании. Также популяризация фашизоидных дискурсов, вкупе с массовым голосованием за ксенофобские партии, показала, что путь к  прогрессу, к победе ценностей равенства и гуманности, ещё предстоит долгий, и работы на этой ниве непочатый край – и это тоже полезная информация,  чтобы не расслабляться,  если нам дороги эти ценности!

Так или иначе,  в 2015 году вместо воображаемого консенсуса по части этих ценностей люди в западных обществах обнаружили поляризацию. И одной из линий разделения стала позиция по вопросам, связанным с иммиграцией.

Расизм и толерантность среди мигрантов из СНГ - часть 1 - relevant

Флаг «Свободу Сирии» в Лондоне. Фото: Ilias Bartolini https://www.flickr.com/

Ощущение, что общество разделено, оказало на прогрессистов и сторонников равенства мобилизующий эффект. Во всяком случае, об этом я могу судить не только из исследований, но из моих воспоминаний о 2015-2016 годах, когда зазвучали призывы отказаться от толерантности и под соусом безопасности никого не впускать, а в почтовом ящике обнаружилась листовка с призывом протестовать против открытия лагеря беженцев по соседству. Тогда, с перепугу от ощущения угрозы полюбившемуся мне мультикультурализму и идеологии толерантности, я начала в меру сил пропагандировать их средствами искусства, и стала собирать информацию по этой теме; так я постепенно пришла к изучению социологии миграции, и к волонтёрству в проекте по популяризации научных знаний по теме миграции среди подростков и молодёжи. В этом я была совсем не оригинальна; более того, да и к тому же, пока я расклеивала и развешивала в витринах уличное искусство по теме, другие плодотворно перепугавшиеся занимались более серьёзными делами: например, помогали беженцам и мигрантам вещами, едой и ночлегом,  сорганизовавшись для этого в большие сети, такие как Гражданская Платформа поддержки беженцев (La Platforme Citoyenne).

Мы решили обратить внимание не только на тех, кто вовлечен в активизм, но и изучить мнения иммигрантов из Беларуси, России и Украины вообще, а также наш повседневный дискурс на тему иммиграции. 

Разговор об иммиграции в 2015-2016 годах стал эмоциональным разговором сразу о многом и с разных позиций; отношение к иммиграции стало маркером того, как мы видим демократию, толерантность, безопасность, права человека, равенство и т.д. У многих это видение выражалось не только в дискуссиях, но и в действиях: например, в практической помощи мигрантам, с одной стороны, и в борьбе против открытия центров приёма соискателей убежища, с другой. Исследование Антуана Рублана (A.Roblain) и  Евы Грин (E.G.T.Green)[2] об этих двух мобилизациях в Бельгии – это интересная попытка приоткрыть завесу тайны личного выбора ценностей. А.Рублан говорит о том, что, присматриваясь к любой группе, мы обнаруживаем в ней большое разнообразие, людей с разным бэкграундом, из разных социальных слоев; трудно или невозможно найти такой фактор биографии , который бы фатально определял позицию человека по отношению к иммиграции, как и вообще любые политические взгляды.  Задаваясь вопросом, что побуждает людей перейти от теоретических взглядов в к действию, исследователь приходит к выводу, что этому способствует ситуация,  когда взгляды человека разделяет его ближайшее окружение. Однако это очень интересное наблюдение все же, по нашему мнению, не объясняет до конца тайну человеческого выбора, скорее указывая на условия, в которых легче стать активистом (активисткой), ведь при поддержке семьи и друзей можно сделать больше,  чем без неё.

Исследование профессора Рублана – одно из многих исследований общественных движений, связанных с иммиграцией, направленных как на солидарность с иммигрантами, так и выражающих негативное отношение к иммиграции и стремление её ограничить. Интересующимся рекомендую бесплатные материалы конференции  на тему «Общественное мнение о мигрантах и связанная с ними деятельность активистов в разных странах».

Но во всём этом есть один недостаточно изученный аспект: мнения и активность самих иммигрантов. Хотя и об этом тоже есть исследования: например, Элоди Хут (E.Hut) исследует видение темы миграции у итальянцев, греков и турков, живущих в Брюсселе — все же участие самих иммигрантов в дискуссиях и борьбе, разворачивающихся вокруг темы иммиграции, недостаточно изучено. Именно на этом аспекте мы и концентрируемся, планируя серию глубинных интервью с эмигрантами из России, Беларуси и Украины, активно вовлеченными в интеграционную деятельность. Личный опыт, личные мнения и ценности, личный выбор – вот что нам кажется самым важным в этой истории. В этом плане интересна, например, деятельность Галины Матюшной, эмигрантки из Беларуси и бывшей муниципальной деятельнице в Антверпене,  которая занимается помощью иммигрантам; Марины Новиковой, одной из учредительниц «Русского Дома» в Бельгии, которая занимается, помимо прочего, распространением информации об иммиграции и инициативах солидарности с иммигрантами; высказывания Змитера Пименова, одного из лидеров беларусской диаспоры в Беларуси,  у которого религиозный консерватизм сочетается с критическим отношением ко ксенофобским нарративам; а также искусство русско-бельгийской художницы Анюты Вяземской. Известны нам и другие примеры, например, русской участницы «Гражданской Платформы» в Брюсселе.

Но, чтобы более объемно изучить тему, мы решили обратить внимание не только на тех, кто вовлечен в активизм, но и изучить мнения иммигрантов из Беларуси, России и Украины вообще, а также наш повседневный дискурс касательно темы иммиграции.  Для этого мы предварительно провели пилотное исследование,  состоящее из двух частей: первая – исследование дискурса о миграции в иммигрантских группах в фейсбуке, а вторая – ответы на вопросы предложенной в тех же соцсетях анкеты (очень благодарна людям, которые откликнулись и заполнили мою гугл-форму).

Наше ожидание сплошных ужасов ксенофобии, навеянное тем, что иногда можно услышать в среде постсоветских людей – не оправдалось.

Хочу заранее оговорить, что я отказываюсь от моральной оценки личности человека на основе того, какое отношение к иммигрантам он транслирует в соцсетях. Жизнь сложна, и зазор между практикой и теорией у нас бывает потрясающий: порой человек имеет самые гуманные и прогрессивные взгляды, а на практике вести себя как домашний тиран; а можно, как ни странно,  с другой стороны,  быть расистом, да ещё и с коктейлем из ядерной конспирологии в голове, но в повседневной жизни быть очень толерантным,- причем оба эти примера взяты мною из круга лично знакомых людей
А из исторических примеров можно вспомнить, что среди праведников мира имеется и человек, который в молодости был самым настоящим фашистом и добровольно поехал воевать за Франко, и польская националистка весьма антисемитских взглядов
Нельзя по теоретическим воззрениям людей делать уверенные предсказания того, как они поступят, помогут ли в трудную минуту — в том числе человеку из дискриминированной группы.

Чтобы найти примеры обыденного дискурса об иммиграции, мы изучили посты и комментарии, появившиеся не раньше 2015 года и содержащие ключевые слова (“мигрант” и пр.) в группах русских, беларусов и украинцев Бельгии. Разумеется, в беларусских и украинских группах мы пробивали эти слова не только по-русски, но и по-беларусски и по-украински соответственно.

Разумеется, набредала я таким образом и на свои собственные посты и комментарии, на дискуссии, в которых участвовала. Но отмечу, что ни до, ни во время исследования я не писала ничего в группах именно с исследовательскими целями (за исключением случаев, когда открыто предлагала заполнить анкету онлайн, открыто указывая предмет исследования): целью моих высказываний на тему миграции была только пропаганда разделяемых мною идей, но никак не провоцирование дискуссии для изучения. Изучение происходит уже постфактум, позволяя посмотреть на нас на расстоянии, как на социальную группу.

Изучая разные мнения людей по какому-либо социальному вопросу, мы соприкасаемся с тайной человеческого выбора, проявляющейся в гражданской позиции, которую в каждом конкретном случае нельзя с точностью предсказать. Никакой фактор не влияет фатально. Если человек сам иммигрант, это не означает автоматически,  что он будет «за иммигрантов»: иммигранты, как и прочие люди, разделяют самые разные мнения. С другой стороны, наше ожидание сплошных ужасов ксенофобии, навеянное тем, что иногда можно услышать в среде постсоветских людей, тоже не оправдалось.

В «русских» группах – берём это слово в кавычки, так как состав там интернациональный, и, кроме русских, присутствует много беларусов, украинцев и пр. из разных стран СНГ — мы обнаружили массу высказываний, выражающих антимигрантские настроения: с видением иммиграции как проблемы, настаиванием на необходимости ограничений, с элементами языка ненависти и букетом предрассудков. В частности, среди повторяющихся нарративов были высказывания о том, что иммигранты не хотят работать, интегрироваться и соблюдать местные законы, совершают преступления и представляют опасность. Особое место занимали опасения по поводу безопасности городского пространства для женщин. Образ мигранта-преступника соединяется с образом мигранта-насильника.

Надо сказать, что мы, под влиянием разделяемого нами интерсекционального подхода, выбираем верить людям в тех случаях, когда они говорят о себе и своем собственном опыте.  Поэтому, например, когда женщина говорит, что не чувствует себя в безопасности в некоторых районах с пёстрым этническим составом – мы безусловно верим, что ей виднее, а не ставим под вопрос её опыт! Но также мы отделяем свидетельства о своём личном опыте от транслирования информации из СМИ или историй других людей. А также учитываем, что из сходного опыта разные люди делают разные, порой противоположные выводы – что меня не удивляет, потому что я православная христианка и верю в свободную волю, данную каждому человеку; и, в частности, в отношении к вопросу иммиграции эта свободная воля очень занятно проявляется, так как люди, казалось бы, со схожим бэкграундом и опытом занимают разные позиции, и никакой фактор – ни происхождение, ни пол, ни возраст и т.д. – не действует фатально. Хотя это и не отменяет тенденций.

Иногда выражается мнение, что небелые имеют преимущества, и что дискриминируют как раз белых. В нашем случае, иногда говорится, что к нам относятся хуже, чем к чернокожим и арабам.

В некоторых высказываниях проявляются взгляды, которые иногда называются новым расизмом. Во избежание недоразумений, нам необходимо сделать несколько оговорок о том, что это вообще такое.

Мы всё ещё находимся в плену представления, что расист – это такой нехороший человек, который считает людей с другим цветом кожи ниже себя. Мы не осознаём, что современный расизм – это представление о фатальном влиянии происхождения или специфически понимаемой “культуры”. Дело тут не в том, что кто-то нехороший человек, но в идеях, и эти идеи могут транслировать сколь угодно хорошие люди, которые кому угодно помогут в беде и, возможно, во Вторую Мировую бы боролись с фашизмом и спасали бы людей, в том числе от геноцида.

Новый расизм, называемый также культурным расизмом или этницизмом, пришёл на смену старому (биологическому) расизму. Ведь теория о том, что люди с разным цветом кожи находятся на разных уровнях развития, оказалась неверной в свете новых открытий науки.

Современный расизм – это, зачастую, система взглядов, в которой слово “раса” заменяется словом “культура”. Это вера в фатальную роль “культуры”, видение разных культур как закрытых систем, предполагающее, что человек полностью принадлежит только одной культуре – с игнорированием того, что культуры являются открытыми и взаимопроникающими системами, и что человек осваивает новую для себя культуру таким же образом, как изучает новый язык, и способен усвоить несколько культур. Человек способен переходить из одной культуры в другую — специалисты называют это бикультурализмом. Об этом см. труды Виктора Шнирельмана, и, в частности, его лекцию «Особенности современного расизма». Новый, или культурный, расизм на словах (и, пожалуй,  в своих искренних убеждениях) отрицает расизм, провозглашает равенство разных народов – но при этом стремится отделить себя от людей другого этноса, и представляет совместное существование как источник проблем.

Все это сопровождается порой мотивом “самоубийства Европы”, которая погибает от мультикультурализма и толерантности. Они видятся как источник всех бед и нечто несоответствующее “здравому смыслу”. Под этим термином нередко подразумеваются идеи, которые мы бы охарактеризовали скорее как расизм и ксенофобские предрассудки. Все это порой сочетается с конспирологическими мотивами[3], с видением прибытия иммигрантов в Европу как акции,  спланированной какими-то незримыми силами.

Мы получаем некоторые преимущества перед иммигрантами с другим цветом кожи из-за того что воспринимаемся как “белые”, хотя и при этом как не в полной мере европейцы.

Иногда выражается мнение, что небелые имеют преимущества, и что дискриминируют как раз белых. В нашем случае, иногда говорится, что к нам относятся хуже, чем к чернокожим и арабам. Идеи о существовании обратного расизма и обратной дискриминации критикуются в интерсекциональном дискурсе именно в контексте существующего распределения власти между разными группами населения. Напомним, что мы выбираем верить людям, когда они говорят о собственном опыте, поэтому в таких случаях мы делаем вывод, что они действительно испытали дискриминацию. Сомнению мы можем подвергать разве что утверждение, что небелых дискриминировали меньше – тут уж нужно обращаться к их опыту. Но, так или иначе, когда человек утверждают, что испытал дискриминацию, это повод для признания того, что ему действительно пришлось трудно.

Следует отметить, что в ксенофобском дискурсе русскоязычные отделяют себя от других иммигрантов. Образы мигранта-преступника «относятся к мигрантам других групп, не к нам». Утверждается, что в отличие от «них», других мигрантов, мы не совершаем преступлений, работаем и хорошо интегрированы; это звучит в ответ на замечание, что мы вообще-то тоже мигранты. Возможно, дело в том, что слово “мигрант” стало часто употребляться в отношении мигрантов, проделывающих путь по Средиземному морю, и стало ассоциироваться с этой группой, составляющей меньшинство мигрантов, но зато очень медиатизированной. Также, возможно, слово “мигрант” ассоциациируется  с социально уязвимым положением, и поэтому люди, которые живут на Западе давно, не хотят себя с ним ассоциировать. Наконец, весьма вероятно, что имеет место фактор расиализации: мы отделяем себя на основании того, что мы ассоциируем себя с белыми европейцами — и на это есть некоторые основания в принимающем обществе. Исследовательница Анна Сафута (A.Safuta) говорит о феномене восприятия иммигрантов из стран Восточной Европы как “периферически белых”: мы получаем некоторые преимущества перед иммигрантами с другим цветом кожи из-за того что воспринимаемся как “белые”, хотя и при этом как не в полной мере европейцы.

По нашему впечатлению, в ксенофобских рассуждениях об опасностях для Европы «массовой иммиграции» (этот термин мы считаем признаком ксенофобии)  сквозит античная мифологема «космос-хаос», в которой роль упорядоченного космоса выделена западным странам, а внешний мир считается пространством хаоса, который угрожают принести иммигранты. Небезынтересно, конечно, то, что это другие иммигранты, не мы: мы-то безопасны. Вопрос только в том, на каком основании мы сами считаем себя носителями не хаоса, а космоса.

Но ещё более интересно другое: кроме ксенофобии и расизма, в русскоязычных группах и очень масштабное сопротивление этому дискурсу, организованное в несколько устойчивых нарративов.

Те выходцы из СНГ, которые стараются бороться против расизма и и за толерантность, часто не замечают положительного: того, как много самокритичности по отношению ко ксенофобии в русскоязычной среде демонстрирует довольно большая часть русскоязычных, и как она активно отстаивает позиции толерантности. Это сопротивление развито и распространено — и организовано в несколько нарративов.

Звучит слишком оптимистично? Думаю, это как раз из-за нашей самокритичности в отношении своего сообщества. Которая сама по себе похвальна, но иногда мешает видеть плюсы и сильные стороны.

Довольно часто в оппонировании ксенофобскому дискурсу русскоязычные иммигранты напоминают, что мы, вообще-то, тоже мигранты. Это нередко сопровождается шутками на тему расизма и мигрантофобии других русскоязычных иммигрантов. Более того, такие шутки превратились в особый жанр антирасистского юмора, интернационального и транснационального, демонстрируемого иммигрантами в разных странах. Можно как пример привести такие высказывания, как “если амиши и хасиды прогрессивнее тебя, то это повод задуматься”; или такой текст, который опубликовала русскоязычная жительница Германии:

«- А чего русские в Берлине протестовали?

— Так против мигрантов же!

— Понятно. русские в Берлине против мигрантов. Нормально.

— Не идиотничайте. Одно дело, когда приезжают свои по крови, а другое дело, когда чужие дикари!

— Ну да, ну да, русские и немцы — братья по крови, чо!

— Может, это русские немцы?

— Ну что вы сравниваете! Наши приезжают, терактов не устраивают в Европе!

— Ага, судье английскому расскажите!

— Слушайте, ну правда, одно дело — люди одной европейской культуры, мусульмане — совсем другое дело!

— Так мы все-таки одной культуры? А как же «Россия — не Европа»?

— Ну что вы с ними спорите? Вот их дочь изнасилуют и посмотрим на их толерантность!

— Так вроде же не насиловали? Полиция опровергла.

— Германия — не Америка! В Европе всегда были национальные государства! В Германии должны жить немцы!

— А! Так русский митинг за Германию для немцев?

— Ну кто-то же должен?»

Регулярно посмеивается над антимигрантскими мнениями некоторых беларусов в эмиграции Змитер Пименов, и отмечает: «У тех, кто понаехал и голосует против прав других понаехавших – наверно, крыша поехала!» Другой характерный случай – когда беларус, живущий в Великобритании, постит (у себя в фейсбуке) просьбу человека, живущего в другой стране ЕС, рассказать о плюсах и минусах Брюсселя, и спрашивает “много ли там мигрантов”, но также и “насколько бельгийцы дружелюбны и открыты к иностранцам”, — и под постом начинается смех и веселье людей  из разных стран СНГ. Алексей Леончик, беларусский журналист и общественный деятель, живущий в Великобритании, в другом случае, возмущаясь расизмом соотечественников, пишет: «Котики вы мои избранные белокожие, ваши шуточки про Францию и ее команду, коими /запачкана/ вся лента
успели
/надоесть мне/ (…) Если человек говорит по-французски и разделяет культурные коды, то это француз. Я вот себя считаю беларусом, поляком и британцем, и мне глубоко параллельно на крики про «должна быть одна идентичность
Нечем гордиться, если ваши родители вас родили в более благополучном регионе». А Анна Кац, репатриантка из Украины в Израиле и активистка движения «Женщины за мир», резонно напоминает соотечественникам в комментариях: «Чтобы раса была чистой, надо её мыть как минимум два раза в день».

Наличие подобного юмора, в котором объектом насмешек является расизм мигрантов по отношению к другим мигрантам, возможно, свидетельствует, что у русскоязычных борцов за толерантность появляется своя интернациональная субкультура.

В других случаях напоминание о том, что мы тоже мигранты, иногда звучит с юмором, а иногда — совершенно серьезно. Также оппоненты ксенофобскому дискурсу используют следущие утверждения: что большинство иммигрантов не совершает преступлений; что иммигранты тоже работают, и хорошо интегрированы. Если оппоненты приводят противоположные примеры – то им напоминают о бельгийцах или же об иммигрантах из бывшего СССР, которые тоже не работают, недостаточно законопослушны и не особо интегрированы.

Таким образом, мы тут можем выделить нечто общее во взглядах людей, придерживающихся разных мнений об иммиграции, а значит, вероятно, характерное для русскоязычных сообществ вообще: мы, русскоязычные иммигранты, разделяем ценность уважения к труду и нередко осуждаем тех кто не хочет работать; убеждены, что мы должны соблюдать законы стран где мы живём; и, наконец, мы разделяемая идею, что иммигранты должны интегрироваться. Каковы критерии успешной интеграции, какой смысл вкладывается в слова о том что какие-то иммигранты «не хотят интегрироваться», и насколько адекватны наши требования к интеграции — другая тема.

Причиной бурной жизнедеятельности ксенофобского дискурса в русскоязычных группах является влияние российских СМИ.

Очень много звучит сетований по поводу ксенофобии среди русскоязычных. Надо сказать, дискуссии о миграции с обеих сторон очень эмоциональны, вплоть до перехода на личности,  и оскорблений, например, именованием фашистами (порой с выражением опасения наступления фашизма). Звучат и обвинения в бесчувственности. Также сторонники приема беженцев и доброжелательного отношения к иммигрантам говорят о своем собственном опыте жизни беженца и (или) без вида на жительство; указывают на законное право на убежище, право спасать свою жизнь и свою семью, а также моральное право искать лучшей жизни для себя и своих детей; говорят о страданиях беженцев.

Также говорится о вине западных стран в войнах, происходящих в других уголках планеты, и связанной с этим ответственности. В этом, по нашему впечатлению, порой присутсвуют квази-конспирологические мотивы, так что можем с сожалением назвать конспирологию проблемой обеих сторон дискуссии, а значит, вероятно, вообще русскоязычной среды. Отметим то, что с легитимностью прибывания беженцев в стране согласны часто и люди, отстаивающие ксенофобский дискурс, хотя они и уточняют, что это касается только «настоящих беженцев», и считают большую часть беженцев ненастоящими. То есть мы тут снова обнаруживаем, что русскоязычные иммигранты разделяют убеждение, что законы должны соблюдаться.

Много призывов к миру, к отказу от ненависти. Бывает, что участники постят научно-просветительские материалы, направленные на борьбу с предрассудками. Также нередко участники дискуссий считают причиной антимигрантских настроений российскую пропаганду. Одна из участниц, например, делает характерное замечание: “Российские телеканалы 24 часа в сутки показывают беженцев как неких животных, понятие “беженец” превратили в синоним “преступник”. Зачем, спрашивается, им это, своих проблем мало? Проснулась сегодня, а в российских новостях на главных полосах Беженец в Европе подрался в автобусе!!!” Все, кранты Европе…”.

Надо сказать,  мы разделяем данный взгляд: мы тоже считаем,  что причиной бурной жизнедеятельности ксенофобского дискурса в русскоязычных группах является влияние российских СМИ.

Во всяком случае,  на эту мысль наводит то, что дискурс, демонизирующий мигрантов, будучи обильно представленным в “русских” группах — полностью отсутствует в группах украинцев Бельгии! Впрочем, в “украинских” группах отсутствует и выражений “промигрантский” дискурс, противостоящий ксенофобии. Также почти отсутствуют посты “за” или “против мигрантов” в беларусских группах. Поляризация по теме иммиггрантов  и связанный с ней эмоциональный накал наблюдается, в общем, только в “русских” группах.

Отметим при этом, что «русские» группы весьма интернациональны, включают в себя эмигрантов из разных стран СНГ,  в том числе большое количество украинцев и беларусов – так что дело тут не в национальности. И не в количестве: если беларусские группы по понятой причине маленькие (беларусов в Бельгии не так уж много), то украинские – примерно такие же большие,  как и русские. Так что мы делаем очень простую гипотезу: в отличие от украинских групп, участники «русских» являются по совместительству аудиторией российских СМИ. Ну а в последних тема «миграционного кризиса» педалировалась, очень интенсивно.

Это, конечно,  не единственное  объяснение. Можно делать и другие гипотезы. Например,  предположить, что у украинцев вся  агрессия ушла в конфликт 2014 года, и на каких-то мигрантов в Европе её не осталось. Или же, возможно, это связано с большей толерантностью украинского общества (согласно систематизации  данных по предыдущей волне World Values Survey, на 2014 год, Украина по индексу толерантности несколько опережала и Россию, и Беларусь)[4]. Можно порассуждать, наконец,  и о возможном влиянии имперских комплексов, предположить, что опыт ощущения своего народа «большим братом » может формировать колониальное отношение к другим народам и в иных ситуациях, особенно в случае с расиализированными представителями народов, ранее колонизированных европейцами (кстати, в ксенофобских высказываниях фигурируют концепты «дикарей» и «цивилизованных стран») – но это пока только предположения.

Распространенность среди русскоязычных веры в закат Европы в результате толерантности и иммиграции является в большой степени результатом намеренной антиевропейской пропаганды.

Но поделимся ещё одним наблюдением, косвенно свидетельствующим о влиянии прокремлёвских СМИ. При анализе материалов соцсетей нам показалось, что 2016 год был каким-то особенно богатым на ссылки на сомнительные статьи, представляющие мигрантов в Европе как катастрофу. И, обратившись к базе данных по фейкам прокремлёвского происхождения на сайте “ЕС против дезинформации”, мы обнаружили подтверждение этого впечатления: именно в 2016 году был особенный взлет количества фейков на тему мигрантов, а также большее, чем обычно, количество фейков о так называемой исламизации Европы. (Напомним, что именно в 2016 году вышел знаменитый фейк про девочку Лизу).

Расизм и толерантность среди мигрантов из СНГ - часть 1 - relevant

График на основе информации базы данных на сайте «ЕС против дезинформации». Eu vs Disinformaton. Disionfo database https://euvsdisinfo.eu/disinformation-cases/

Наконец,  есть ещё один любопытный признак, что источник русскоязычной ксенофобии надо искать в кремлёвской пропаганде: это сочетание выразительного присутствия конспирологии с отсутствием такого обычно верного спутника теорий заговора, как антисемитизм. По нашим ключевым словам, связанным с миграцией, мы не нашли ни одного ксенофобского или конспиролонического высказывания с упоминанием евреев. Это, конечно, в любом случае хорошо!  Но отметим, что именно в кремлёвской пропаганде много конспирологии и ксенофобских ужастиков про мигрантов в Европе, и нет антисемитизма. Ну что же, хоть одна польза с Путина: он хотя бы не антисемит, и это отражается в характере госпропаганды…

Так им образом, похоже, что распространенность среди русскоязычных веры в закат Европы в результате толерантности и иммиграции является в большой степени результатом намеренной антиевропейской пропаганды.

Мы убеждены, что надо избегать преувеличения роли России в разжигании ксенофобии и рейтингах правых популистов на Западе.

Зачем Кремлю поддерживать ксенофобию в стране ЕС?  Интересный вопрос, на который у нас два ответа: рациональный и таинственный. Рациональный – в том, что авторитарные политические силы склонны поддерживать евроскептические партии, каковыми являются ультраправые и правые популисты, сделавшие борьбу с иммиграцией (нередко звучит такой маркер ксенофобии, как термин “массовая иммиграция”) своей повесткой – потому, что хотят разрушить ЕС, опасный для них как образование, поддерживающее демократию и правовые государства и противостоящее коррупции. Но я бы высказала и ещё одну гипотезу, связанную с идеями британского учёного Чандрана Кукатиса, который говорит о  том, что ограничения иммиграции неизбежно ограничивают и свободу местного населения, и что «В конечном итоге сторонники контроля над иммиграцией хотят контролировать не иммиграцию, а общество». Быть может, люди с авторитарными мышлением поддерживают антимигрантские партии скорее ввиду подсознательно ощущаемой ценостной близости, из-за того что неприязнь к свободе передвижения и мультикультурализму подсознательно обусловлена неприязнью к свободному обществу, приемлющему разнообразие образов жизни?

Впрочем, так или иначе, мы убеждены, что надо избегать преувеличения роли России в разжигании ксенофобии и рейтингах правых популистов на Западе. Искать причину во внешнем влиянии, а не в проблемах внутри обществ – это уже, на наш взгляд, сродни конспирологии: это ложная идея внешнего контроля. Утверждение, что в избрании Трампа виноват Путин – так же нелепо, как и утверждение, что украинская революция 2014 г. организована американцами! Думаю, историю поддержки одиозных политиков ЕС можно скорее видеть как историю о том, как встретились два одиночества[5], западный расизм и постсоветская ксенофобия, западные и российские политики с авторитарными замашками, – и спелись в силу внутренней близости.

Наконец, надо сделать оговорку, что ксенофобский дискурс в СНГ поддерживают далеко не только авторитарные силы, но и, к сожалению, многие либерально настроенные интеллектуалы.[6] Например, в Беларуси среди демократической оппозиции в 2012-2013 году обсуждение проекта китайского технопарка часто выливалось не в обсуждение правовых и экономических аспектов этого действительно подозрительного проекта двух авторитарных режимов, но в страхи перед иммиграцией из Китая. В России можно вспомнить отдельные высказывания Юлии Латыниной, у которой мощный аналитический ум сочетается с исламофобией, очевидно влияющей на её умозаключения.

Интересен также случай российского документалиста Леонида Млечина, характерный пример того, как мы можем нечаянно воспроизводить расизм когда с ним боремся: будучи принципиалным борцом с неофашизмом и выражая свое беспокойство по поводу электоральных успехов ультраправых и правых популистов, он иногда тем не менее воспроизводит нарратив про «поток» мигрантов, который «хлынул» (элементы языка ненависти: сравнение людей даже не с животными, а с явлениями неодушевленной природы, с «волной» или «потоком») и миф про увеличение преступности в связи с этим (хотя на самом деле преступность в странах ЕС в последние годы продолжает снижаться, в том числе в Германии, принявшей большое количество беженцев) как о причинах европейской ксенофобии.

Оговоримся, что мы при этом все равно благодарны Млечину за антифашистские документальные фильмы, а ошибки в деле борьбы с расизмом – неизбежная часть процесса, и их надо не бояться, а с интересом анализировать. Надо сказать, авторка текста тоже наделала кучу ошибок на этом поприще, даже на своём низовом уровне: от недоверия людям, когда они говорят о своем личном опыте,  до воспроизведения в искусстве стереотипов вроде платка как обязательного знака мусульманки, а также романтизации образов моря и корабля, в то время как пересечение Средиземного моря является тяжелым, повлекшим тысячи смертей следствием недостатка безопасных и легальных путей миграции.

*Маргарита Тарайкевич — магистр социально-педагогических наук, педагог, беларуска, живущая в Бельгии

Первоисточник: relevantinfo.co.il »