Прежде чем уйти на каникулы, российский парламент решил поддержать борьбу за общественную мораль новой инициативой. Группа депутатов предложила переписать статью о мелком хулиганстве Кодекса об административных правонарушениях. Если сейчас мелким хулиганством считается нецензурная брань в общественных местах, то в скором времени наказание будет введено также и за мат в жилых помещениях. Теперь за это можно будет попасть под арест на 15 суток. Что такое «жилое помещение» — депутаты не поясняют, но все живо представили себе, как полиция вламывается в квартиру, из которой донеслось бранное слово. Так как ситуация содержит в себе дозу абсурда, не совместимую со здравым смыслом, мы попробовали довести абсурд до логического завершения, представив себе страну, в которой бесперебойно заработал закон о полном запрете мата.

Депутат Елена Мизулина проснулась среди ночи от грохота на лестничной клетке. Грубые мужские голоса перемежались с женскими криками. Топот десятков пар ног добавлял паники. Депутат, накинув оренбургский пуховый платок и спешно надев кокошник, выглянула на лестницу. Люди в милицейской форме волокли под руки мизулинских соседей и заталкивали в автозаки, которыми был забит двор. «Коля, что происходит?!« — крикнула депутат своему известному соседу-депутату 2 метров 13 сантиметров росту, которого безуспешно пытались скрутить семь человек. «Мы с женой читали вслух письма Пушкина, — отряхивая с себя полицейских, прокричал депутат Коля, — и как раз дошли до того места, где он с применением обсценной лексики рассказывал Вяземскому о сексе с Анной Керн. В этот момент в дверь постучали и пришли вот эти. Спасибо тебе, Лена, за все». И Валуев, обвешанный полицейскими, скрылся за входной дверью.

«Твою ж мать!» — сплюнула депутат Мизулина и через полторы минуты уже сидела в переполненном автозаке. Через зарешеченные окошки было видно, как город заполнили такие же автозаки, создав транспортный коллапс. «Ну что, Лен, как тебе твой закончик? — толкнул Мизулину в бок Валуев, случайно сломав ей руку. — Рада? Теперь все хорошо?» «Ты о чем, Коля?» — удивилась депутат, пытаясь сделать из кокошника шину и наложить ее на сломанную руку. «Поправки твои к закону с сегодняшнего дня действуют — теперь дома тоже нельзя матом ругаться, — мрачно пояснил Коля, отбирая у нее кокошник вместе с рукой и показывая этой рукой за окно на пробку из автозаков. — Вон, видишь, дьявол услышал твои молитвы — закончик твой заработал. Теперь за мат реально по закону привлекают, как полагается, а по твоей милости — еще и за мат дома. Спасибо, голубушка». «Блин, откуда мне было знать, что закон заработает?! — возмутилась Мизулина. — Мы ж не для того законы принимаем, чтоб они работали. Как будто ты не знаешь».

К концу второго дня страна опустела. На улицах и в квартирах остались только полицейские, которым произносить матерные слова было запрещено под страхом четвертования, дети, которых по возрасту привлечь было невозможно, кое-какие женщины, да самые стойкие представители мужского пола. Последние показывали чудеса выдержки, избивая жен без применения обсценной лексики.

Государственная казна стремительно полнилась штрафами, и Шувалов наконец смог купить для собачек новый самолет. Поскольку за мат предполагалось административное взыскание, задержанных быстро выпускали, составив на них протокол и слупив по приговору суда солидные штрафы. Штрафы были столь внушительные, что Россия замолчала. Даже пили теперь молча, после каждой опрокинутой рюмки заклеивая рот пластырем. Самые сознательные срочно учились вместо слова на букву «б» вставлять разрешенное слово на букву «ж», отчего над городами и селами повисло жужжание. Свободное время люди в основном проводили, приставив пустую банку к стене и слушая соседей — за выявление нарушителей полагалось приличное вознаграждение.

Из библиотек и книжных магазинов изымали письма Пушкина и Тургенева, а знаменитая строчка Маяковского «Я лучше в баре бля-ам буду подавать ананасную воду» зазвучала как «Я лучше в баре друзьям буду подавать ананасную воду».

Страна изменилась до неузнаваемости. Развалилась армия. Остановились стройки. Гнили не успевшие разгрузиться продукты в ящиках возле магазинов — грузчики ушли кто в депрессию, кто — в школьные учителя русского языка и литературы. Начали распадаться семьи — мужья принялись сдавать жен, привыкших выкрикивать матерные слова во время оргазма. Закрывались министерства.

Сергею Лаврову приставили личного смотрящего на время его встреч с представителями стран арабского мира и на всякий случай запретили ему использовать слово «дебилы». Мизулиной сначала это нравилось — на улицах было тихо, жужжание настраивало на лирический лад, по стране повсеместно исчезали заборы — закрашивать слова из трех букв на них оказалось дороже, чем просто ломать, — а Думу распустили на каникулы, потому что депутаты перестали общаться между собой. Замолчали либерально настроенные пользователи интернета, критика власти почти утихла, а над чисткой интернета трудились специально обученные церберы из ФСБ. ФСБ, кстати, и Росгвардия работали бесперебойно — на них специальным указом сами-знаете-кого закон не распространялся.

Казалось бы, мечты Мизулиной сбылись. Но ей почему-то очень скоро стало скучно — запрет абортов, ее сладостная мечта, отодвинулся на неопределенный срок из-за думских каникул и резкого снижения сексуальной активности населения. Подготовленный ею доклад о семейных ценностях на примере Петра и Февронии был раскритикован патриархом Кириллом за то, что в нем не было ни одной цитаты из его выступлений. Мизулина решила сходить в театр, но в Москве остался только Малый театр и МХАТ им. Горького — остальные ушли в подполье, а в подполье ее по понятным причинам не пускали. Интересных выставок в Москве не было — музеи боялись эффекта «выставки Серова» с матерящимися очередями и от греха подальше до поры до времени выставляли рисунки детей из ближайших детских садов. Кино, разумеется, снимать тоже перестали — съемочная площадка так и не смогла стать территорией без мата. На «Мосфильме» остался один Карен Шахназаров, да и тот почти все время проводил в эфире федеральных каналов на ток-шоу. Страна погрузилась в тихий ползучий хаос.

«Да что за жизнь, что за скука — хоть кричи благим матом!» — громко сказала парламентарий в тишине квартиры. «Матом!» — принесло ей гулкое эхо. Мизулина испуганно оглянулась. «Лена, не психуй!» — приказала она себе. То же эхо принесло ей три последних буквы. Думская дама заплакала. Ей никогда еще не было так обидно. Ей казалось, что все ее политические потуги на благо родины и морали были напрасными. Образ чистой патриархальной России рассыпался на глазах. Надо было что-то делать. Мизулина набрала номер Яровой: «Ир, ты что делаешь?» «Законопроект разрабатываю. Хочу предложить закон, разрешающий разговаривать только в специально отведенных местах». «Круто! Отличная мысль. Выезжаю к тебе — будем вместе работать. А то беззаконие уже заколебало». Эхо что-то ответило, но Мизулина его уже не слышала — она ехала работать.

Екатерина Барабаш, 

Москва

Первоисточник: ru.rfi.fr »