МОСКВА, 2 НОЯБРЯ 2010 – Генеральный директор ОАО «Российская венчурная компания» Игорь Агамирзян в эксклюзивном интервью телеканалу RT рассказал о создании инновационных городов, о развитии проекта «Сколково», об инвестициях «РВК» в фонды и планах компании.

RT: Почему власти решили создать будущий инноград с нуля, а не воспользоваться уже существующей базой наукоградов, которых в одной Московской области, в принципе, предостаточно: Королев, Жуковский?

Игорь Агамирзян: Во-первых, планируемый и проектируемый инноград – это не то же самое, что наукоград. В советское время наукограды в нашей стране строились именно как центры научных исследований. «Сколково», как мне представляется, - это в первую очередь центр коммерциализации, тогда как в классических наукоградах фокус был на стыке фундаментальной и прикладной науки, а задача коммерциализации вообще не стояла в силу отсутствия рынка и рыночных отношений. Можно честно сказать, что в качестве основного заказчика на продукцию наукоградов выступал военно-промышленный комплекс. А в «Сколково» же все иначе: там фокус на стык, интерфейс между прикладной наукой и коммерческим использованием инновационно-технологических продуктов. Причина этого в том, что рынок  предъявил заказчика на инновационные продукты и разработки, и в качестве этого заказчика выступает в первую очередь население, потребитель. Поэтому инфраструктура, существующая в старых советских наукоградах, не слишком адекватна и подходит для решений этой задачи. Часто бывает, что реконструировать существенно дороже, чем построить с нуля. Кроме того, есть проблема, связанная с ментальным наследием, если угодно. Потому что существующий наукоград – это, в том числе, и существующие люди, которые там живут, продолжают работать, их трудно переключить в новую парадигму. В частности, все советские наукограды, за исключением, пожалуй, «Дубны», которая позиционировалась как международный объединенный институт ядерных исследований, были сильно закрытые; по крайней мере, международного транснационального бизнеса там не было, и быть не могло. А в «Сколково» это – один из ключевых компонентов всей экосистемы.

RT: Означает ли нынешний акцент на инновационные города то, что идея технопарков похоронена?

И. А.: Я думаю, что нет. К сожалению, у нас технопарки реализовывались в силу, если угодно, отсутствия методической проработки и понимания мирового опыта скорее как проекты по застройке, по созданию недвижимости и сдачи в аренду офисных площадей. 

RT: В чем принципиальная разница между технопарком и инновационным центром?

И. А.: Как правило, технопарки бывают сфокусированы на какую-то конкретную индустрию. Инновационный центр в Сколково – гораздо более широкопрофильный. Там предполагается создание кластеров вокруг приоритетных направлений технологических приоритетов, соответственно, он не узкоориентированный. Но это совершенно не отменяет необходимости и возможности технопарков, в том числе, и в других регионах, и включение их в орбиту «Сколково», потому что «Сколково»  - это еще и пилотный проект, который может дальше тиражироваться. Есть вполне успешные проекты технопарков, в том числе, и частные. Относительно недавно в Санкт-Петербурге было открытие нового технопарка, который построила финская компания «Technopolis». Это абсолютно правильно спроектированный центр, потому что технопарк – это не только и не столько конкретное помещение; это весь набор сервисов, которые предоставляются резидентам технопарка, от самых простых, типа кафе и кормления сотрудников, до сложных интеллектуальных сервисов, например, патентных поверенных, и так далее.

RT: Что касается «Сколково», власти делают ставки на американский венчурный фонд. Почему именно американцы, и что мы можем им дать в обмен на инвестиции?

И. А.: Во-первых, почему американские фонды – я думаю, это довольно очевидно: потому что «Кремниевая долина» на сегодняшний день является крупнейшим мировым инновационным центром. Даже в Америке таких инновационных центров совсем немного – пожалуй, три-четыре. Но «Кремниевая долина» является крупнейшим центром и по американскому масштабу, и явно крупнейшим инновационным центром во всем мире. А это значит, что именно там накоплен наибольший опыт, и это тесно связано с инвестициями. Ведь инвестиции международных фондов в технологические проекты России интересны для нас не только, а может, даже и не столько деньгами, которые приходят от этих инвестиционных проектов, сколько тем опытом, компетенциями, экспертизой, видением рынка, пониманием механизмов построения бизнеса и, если угодно, технологией ведения бизнеса, которые приходят вместе с инвестициями. Венчурный инвестор, приходя в бизнес, осуществляя инвестицию, кроме денег всегда приносит еще свой опыт. А опыт сегодня, конечно, больше всего у американских фондов. На втором месте, наверное, стоит Европа с ее инновационными центрами, в первую очередь, Великобритания; и азиатские центры, которые, в общем, находятся на более продвинутой фазе, чем наши нынешние центры, но которые являются совсем новичками по сравнению с американским инновационным рынком.

RT: Некоторые инвесторы, посетив «Сколково» весной, раскритиковали проект, ссылаясь на отсутствие научных умов. Собирается ли Россия привлечь русских специалистов с Запада?   

И. А.: Я не готов говорить о том, что выстраиваются какие-то специальные механизмы, хотя такая работа ведется вообще. Но самое главное, мне не кажется, что в современном мире является обязательным физическое привлечение людей с Запада, из развитых экономик, прошедших там школу международных университетов и исследовательских центров. Скорее, важным является налаживание с ними эффективного и взаимовыгодного сотрудничества. В современном мире, честно говоря, физическое местонахождение человека имеет не очень большое значение. Главное, чтобы он был участником этого проекта. На мой взгляд, построение сетей технологической диаспоры  - это ставший общепринятым термин. Например, Всемирный банк уже проводит специальные исследования о влиянии технологической диаспоры на экономику родной страны и, в том числе, делает такое исследование и по российской диаспоре. Налаживание эффективного взаимодействия с ней в каком-то смысле важнее, на мой взгляд, чем привлечение конкретного и, понятно, ограниченного количества соотечественников вернуться непосредственно обратно в Россию или конкретно в «Сколково». Хотя, в принципе, это тоже возможно, этим тоже заниматься нужно и явно полезно.

RT: На Ваш взгляд, есть ли гарантии, что «Сколково» не превратится в очередной очень дорогостоящий, но малоэффективный проект, которых, к сожалению, много в нашей практике. И вообще, насколько он необходим для России?

И. А.: Гарантией, на мой взгляд, может являться только политическая воля, желание и понимание необходимости это сделать. А необходимость есть, с моей точки зрения, абсолютная. Я очень поддерживаю сам факт того, что такой проект запускается, при этом, запускается с самого высокого уровня. Каждый исторический период развития страны, каждое время ставит свои вызовы. Вызовы, которые стоят перед Россией сегодня, - не те же самые, которые были перед нашей страной 50 или 100 лет назад. Россия всегда успешно отвечала на эти вызовы, всегда находила способ переломить даже возможно неблагоприятную ситуацию и тенденции развития и построить эффективную систему нового поколения. Наукограды советского периода, пятидесяти-шестидесятилетней давности, о которых мы говорили некоторое время назад, были ответом на один вызов, который существовал тогда. «Сколково», проект инновационного города – это ответ на другой вызов, принципиально иначе форматированный: на вызов рынка, на вызов интеграции российской экономики в глобальную инновационно-технологическую систему. Я не устаю повторять, технологический рынок всегда по определению глобален, потому что он всегда обслуживает нужды конкретного человека, потребителя. А нужды у людей во всем мире довольно одинаковы, потому что люди во всем мире очень похожи. Мобильные телефоны, классический инновационный продукт последнего поколения, используются одни и те же во всем мире. Безумной была бы попытка сегодня выстраивать производство национального мобильного телефона. Это глобализация технологического бизнеса, которого никогда не было на предыдущих бизнесах. Например, строительство – это тоже крупный бизнес, обслуживающий нужды людей; но строительство всегда географически локализовано, если угодно. Никто не будет везти бетонные плиты через океан. А продукты технологического бизнеса возят, и они создаются международной кооперацией. У меня есть замечательный пример: несколько лет назад еще можно было регулярно увидеть на продуктах надпись: ‘Made in USA’, или еще раньше – ‘Made in USSR’. В последние годы мы все больше и больше привыкаем к тому, что написано “Made in China’. Но на самых новых технологических продуктах эта надпись уже теряет смысл. На «айфонах» написано сзади: ‘Designed by Apple in California; assembled in China’. То есть, продукт разработан в США, а собран в Китае из компонентов, которые были созданы в других странах. Например, насколько я знаю, дисплеи для них делают в Корее. А продается по всему миру через бытовые сети, управляемые той же компанией, которая разработала продукт. Но без этой международной кооперации он в принципе невозможен. Один из очень существенных вызовов, стоящих перед нашей страной сегодня, заключается в том, что мы плохо интегрированы в эти международные цепочки добавленной стоимости. Если точнее, мы интегрированы в них только на самых низших уровнях как поставщик энергоресурсов, сырья и продукции нижнего уровня передела. А задача для того, чтобы ответить на сегодняшний вызов, для того, чтобы сделать экономику конкурентоспособной на следующем этапе развития, состоит в том, чтобы интегрироваться в этот рынок на верхних уровнях, на уровнях разработки, построения сетей сбыта и производства этой высокотехнологичной продукции.   

RT: Какая роль будет отводиться сырьевому сектору в этой материализованной инновационной экономике?

И. А.: Сырьевой сектор для России, несомненно, останется еще на длинный исторический период одним из основных источников дохода. По-моему, можно откровенно говорить о том, что модернизация без сырьевого сектора сегодня в России была бы невозможна, потому что, если угодно, сырьевой сектор за это платит. Средства, которые вкладываются как государством, так и частным бизнесом в модернизационные проекты, в инновационное развитие экономики, зарабатываются именно на сырьевом секторе.

RT: Тем не менее, мы пытаемся уйти от сырьевой зависимости. Как это получится?

И. А.: На мой взгляд, дело не в том, что мы пытаемся уйти от сырьевой зависимости, а в том, что лица, ответственные за принятие решений в нашей экономике, прекрасно понимают, что у нас есть довольно ограниченный временной лаг, в течение которого мы можем продолжать жить на сырьевом секторе. Но пройдет 10, 15, 20 лет, и архитектура мировой экономики изменится настолько, что сырьевой сектор в ней просто потеряет ту роль, которую он играет сегодня. Альтернативная энергетика, электромобили – на мой взгляд, в этом году произошло очень знаковое явление, которое до сих пор всерьез не замечено: впервые за 50 лет состоялось IPO автомобильной компании. Все автомобильные гиганты стали публичными 50 лет назад; за последние 50 лет ни одного IPO не было. А в этом году американская компания Tesla, которая вывела на рынок первый серийный электромобиль, стала публичной. Это очень знаковое явление, потому что это означает, что рынок (а рынок отражает настроение общества) настолько поверил в это, что готов давать деньги на такой проект, который еще несколько лет назад выглядел бы безумно. В свою очередь, это значит, что через 10-15 лет значительная часть автомобильного парка станет базироваться на других принципах, электрических, экологически чистых, и так далее. В последние годы мы наблюдали взрыв гибридных автомобилей, которые уже приводят к резкому сокращению потребления  топлива. И кому мы будем нужны с нашей нефтью, когда нефть перестанут потреблять как энергетический ресурс в таких массовых масштабах? На самом деле, нефть, углеводороды ценны скорее в виде сырья для продукции более высоких переделов: нефтехимии, на которой базируется вся пищевая цепочка современной индустрии. Но как энергетическое сырье рано или поздно она перестанет быть значимой, как сегодня, мы прекрасно знаем, перестал быть значимым уголь. И если мы за это время не успеем осуществить такую диверсификацию, структурную перестройку, инновационное развитие в нашей экономике, то Россия на глобальном рынке окажется неконкурентной.

RT: На сегодняшний день, по Вашему мнению, что нам больше всего мешает внедрить инновации?

И. А.: Я очень не люблю термин «внедрить». Внедрять надо то, что никому не нужно. А то, что востребовано, надо продавать. К сожалению, у нас на сегодняшний день инновации не слишком востребованы, в частности, нашими же собственными крупными компаниями. Я участвую в работе государственной рабочей группы, которая занимается проблемой инновационного развития для государственных компаний. Но при этом я прекрасно понимаю, что административно в государственных компаниях можно внедрить потребность в инновациях. В частных компаниях ее уже не внедришь. А возникает потребность в инновациях тогда, когда рынок становится конкурентным, когда конкуренция вынуждает компании оптимизировать свою работу, создавать продукты с более высокой добавленной стоимостью, повышать производительность труда, снижать затраты, и так далее. Для этого и нужны инновации. А если технологическая инновация не влияет на окончательные финансовые результаты компании, потому что они зависят не от эффективности ее работы, а от монопольного положения на рынке, то очевидно, что компании эта инновация не будет нужна. Поэтому одним из средств внедрения инноваций в нашей экономике, на мой взгляд, является, несомненно, повышение конкурентности деловой среды.

RT: Какими темпами у нас сейчас развиваются информационные технологии, на каком месте мы сейчас примерно находимся?

И. А.: Относительно места, это вопрос очень сложный и спорный. Я не думаю, что есть метрика, по которой это можно рассчитать. Потому что информационные технологии – это довольно широкое понятие, в которое многое входит: и микроэлектроника, производство компьютеров, производство мобильных телефонов. Почти любое устройство содержит в себе компьютерное ядро, что телевизор, что мобильный телефон – на самом деле, это все специализированные компьютеры; есть всякого рода универсальные гаджеты, и так далее, но сегодня компьютер везде. И информационные технологии – это очень широкий спектр. Если говорить конкретно, например, о программном обеспечении, то во всем мире есть всего две страны, которые являются нетто-экспортерами программного обеспечения. Все остальные страны мира являются нетто-импортерами. Это не значит, что они не экспортируют совсем, но это значит, что они больше импортируют, чем экспортируют. Существующие две страны в мире, которые являются нетто-экспортерами, - это США и Индия. В настоящий момент, судя по всем признакам, войти в клуб нетто-экспортеров имеют шанс Китай и Россия. Поэтому в этой области мы – далеко не на последнем месте в мире. Вообще, сектор информационных технологий – пожалуй, наиболее рыночно зрелый сектор индустрии в нашей стране. На мой взгляд, это связано в значительной мере с тем, что он формировался в постсоветское время, а в советское время его не существовало вообще. Он формировался в постсоветское время, и он формировался под сильнейшим влиянием транснациональных компаний, которые принесли сюда абсолютно стандартные модели работы, модели рынка, такие, которые используются во всем мире. И сегодня это самый зрелый рыночный сегмент нашей экономики, при этом абсолютно прозрачный и глубоко интегрированный в глобальную среду. Если нам удастся сделать то же самое с другими технологическими сегментами, задача будет в значительной степени решена. 

RT: Сколько фондов сейчас работает на ваших инвестициях, и каков объем вложений РВК?   

И. А.: В РВК есть фонды разного типа. У нас есть семь фондов с соучастием средств РВК, которые создавались по модели частно-государственного партнерства: попросту говоря, половина денег РВК, половина – частного инвестора. У нас есть несколько фондов, которые на сто процентов РВК. Таких фондов на настоящий момент три, и мы предполагаем до конца года запустить еще два. Работа над этим уже идет на финальной стадии; то есть, их будет пять. Эти фонды со-инвестируют в проекты вместе с частными инвесторами, сами являясь стопроцентно нашими. Кроме этого, у нас еще 22 региональных фонда, которые были сознаны Минэкономразвития по модели федерального, регионального, частного партнерства, которые Министерство экономического развития передает нам под управление. Этот процесс еще не завершен, но он идет в течение всего этого года, фонды переходят под наше управление. Суммарное количество фондов в нашей экосистеме составляет больше 30; 34 на данный момент, на 2010 год. И оно будет расти дальше, потому что у нас есть планы по созданию специализированных фондов для поддержки по индустриальным кластерам в приоритетах технологического развития. Кроме этого, у нас еще очень обширная партнерская сеть венчурных партнеров для фонда посевных инвестиций. У нас партнерские отношения с целым рядом, я бы сказал, со всеми инновационно заинтересованными продвинутыми регионами нашей страны и с целым кругом участников экосистемы. На мероприятии, которое проводили во время приезда группы американских инвесторов и представителей технологических корпораций из «Кремниевой долины», мы постарались показать всю партнерскую систему вокруг РВК, пригласив туда и фонды, и проектные компании, и венчурных партнеров, и так далее. 

RT: У РВК сейчас есть планы инвестировать в западные компании и проекты?

И. А.: У нас есть не только такие планы, но и такие инвестиции. За этот год у нас прошло два международных проекта. Один был объявлен, насколько я помню, в июне, второй – относительно недавно, в конце сентября. Мы начали работать с крупнейшими международными фондами, «Кремниевой долиной», присоединившись в качестве партнера к новому фонду, пожалуй, одной из наиболее известных управляющих компаний венчурных фондов поздних стадий, Institutional Venture Partners, которая подняла последний фонд в этом году, в который мы вошли, это 13-ый по счету фонд этой компании. В портфеле ее фондов – все самые знаменитые компании, IT-сектора в частности, они в этом году подняли 13-ый по счету фонд в размере 750 миллионов долларов. Мы вошли одним из мелких партнеров. Кроме того, у нас есть проект инвестиции в консорциуме вместе с крупнейшими фондами и технологическими компаниями в альтернативной энергетике, компания BrightSource Energy, которая буквально в конце октября 2010 года начинает строительство крупнейшей в мире солнечной электростанции в США. подготовила Ксения Брегадзе http://www.rt.com