После премьеры фильма «Романс о влюбленных» Елена Коренева стала секс-символом СССР. Она не раз совершала поступки, приводившие в шок моралистов. Не зря в своей первой автобиографической книге «Идиотка» актриса иронизировала над тем, кого считать умным, а кого – дураком. Сейчас она пишет третью по счету книгу и играет Медею в спектакле Андрея Жолдака «Москва. Психо». Встретившись с корреспондентом «Новых Известий», КОРЕНЕВА рассказала ему о непростой жизни отечественных актеров.

– Елена, помимо «Медеи» вы сейчас играете только в антрепризных спектаклях. Не хочется ли вам поработать в репертуарном театре?

– Я работаю в антрепризе, потому что играть на сцене мне хочется, но в репертуарный театр меня пока не зовут. Да я туда и не стремлюсь, хотя признаю его художественный приоритет над антрепризой. Кроме того, мне никогда не удавалось существовать в едином ритме с трудовым коллективом пять будних дней в неделю, 11 месяцев в году. С возрастом это только усугубляется.

– Но я не раз видел вас в театре. Вам интересно, что делают коллеги?

– К сожалению, я хожу в театр не так часто, как хочется. Например, в прошлом сезоне была так занята, что физически не хватало времени куда-то особо ходить. Хотя знаю, что нужно посмотреть премьеры в «Современнике», в «Мастерской Петра Фоменко», в МХТ, «Горе от ума» на Таганке.

– То есть актерская жизнь – штука непростая?

– По-моему, она становится все более странной. С одной стороны, работы сейчас много, и появилось гораздо больше возможностей себя реализовать, чем даже четыре года назад. И деньги заработать, кстати, тоже. Актеры, которые снимаются в сериалах, могут построить себе как-то материальный фундамент, дающий совсем другое самоощущение. Невозможно, чтобы все актеры в России по-прежнему чувствовали себя нищими! Почему им нужно по крохам и по проектикам собирать себе средства на жизнь?.. В общем, заработать уже можно, как-то реализовать себя – тоже, но о правах актеров по-прежнему абсолютно никто не думает. И я до сих пор не понимаю (да и не я одна), почему актеры не получают никаких процентов от проката в кино и на телевидении фильмов, в которых они играют? И режиссеры, кстати, тоже ничего не получают. Я слышала, что приняты какие-то законы, и какие-то отчисления начнут поступать, но на практике это никем не реализуется. В общем, людей, занимающихся нашей профессией, по-прежнему никто не уважает, кроме зрителей. Поэтому многим приходится вкалывать по-черному. Что молодые, что старые, пашут как шахтеры в ущерб своему здоровью. И не потому что они так хотят. Просто они в безвыходном положении и не могут поступить иначе. А это, естественно, сказывается и на качестве работы. Актеров многих репертуарных театров вообще никто не замечает. Кто сейчас знает, что происходит, например, в Театре имени Ермоловой, Театре имени Гоголя или в театре «Ромэн»?

– В 80-е годы вы уехали в Америку. Почему не попытались найти там работу в театре или в кино, ведь вы отлично говорили по-английски?

– Знаете, я вышла замуж и уехала в Америку не для того, чтобы использовать свой брак как трамплин для карьеры, я такой цели перед собой не ставила и никаких шагов не предпринимала. Наоборот, уезжая, искренне хотела бросить профессию. И только потом решила к ней вернуться, осознав, что это мой путь, и моя психика устроена так, что мне необходимо играть в кино или на сцене. Хотя и в Америке я всегда откликалась на предложения где-нибудь сыграть. Например, играла Соню в спектакле «Дядя Ваня», который Лев Вайнштейн поставил в Аспене на английском языке. Пробовалась на роль Сонечки Мармеладовой в спектакле «Преступление и наказание», который Юрий Петрович Любимов ставил в театре «Арена Стейдж» в Вашингтоне. Мы с Юрием Петровичем разговаривали по телефону, и он пригласил меня на кастинг. Но потом на эту роль все-таки взяли американку. Осознав, что хочу вернуться к профессии, я вернулась в Россию.

– У вас не было ощущения, что вы приехали совсем в другую страну?

– Знаете, контраст был сильнее, когда я возвращалась в Москву до перестройки. Меня ведь сначала три с половиной года не впускали в страну, и разрешили приехать только в 1986 году, в самом начале горбачевской эры. Тогда я просто попала из одного мира в другой, и меня шокировал контраст между Америкой и Россией. Но потом «железный занавес» ликвидировали, общество стало более открытым, рынок – свободным, и российская жизнь похожей на жизнь в других странах.

– В конце 90-х вы учились на Высших режиссерских курсах. Разве возможности актерской профессии были для вас уже исчерпаны?

– Поступая на режиссерские курсы, я не ставила жирной точки на своей актерской судьбе: мне кажется, многие вещи могут происходить параллельно. Просто учеба была полезной во всех смыслах: для собственного развития и для актерской профессии. Мне и сейчас интересна режиссура.

– Трудно было поступить?

– Непросто. Александр Наумович Митта, набиравший курс, потом рассказал мне, что большинство членов комиссии не хотели меня принимать. Они говорили ему: «Нам же понятно, что Лена не будет режиссером. Зачем ей поступать?» Странно, что они так ко мне отнеслись.

– Но ведь вы и, правда, не снимаете кино...

– Да, это правда. Хотя на курсах учились студенты, которые даже курсовые работы не снимали. А я сделала две короткометражки и написала для диплома 50-минутный сценарий, телевизионный по формату, который понравился и Александру Наумовичу, и Хотиненко, и другим людям. Мне говорили, что это потенциальный сценарий для полнометражного фильма, предлагали помочь его расписать…

– А вам стало страшно?

– Нет, страха не было. Просто, что называется, закрутило. Обстоятельства вдруг сложились так, что мне захотелось написать автобиографическую книгу. Меня подтолкнули к этому несколько публикаций, касающихся меня и людей, с которыми была связана моя жизнь.

– Интересно, а вы хотели бы снимать фильмы только по своим сценариям, или чужие вам тоже подойдут?

– Откровенно говоря, если бы я снимала, то по своему сценарию. Режиссеры часто становятся соавторами сценаристов, но я должна сама сделать фильм, от начала до конца. Одно время у меня было несколько идей, которые я попыталась развить. Но так случилось, что я писала книги: после «Идиотки» издательство предложило мне еще один контракт, и я написала книгу «Нет-Ленка» (работа над каждой из них заняла по полтора года), снималась в фильмах и играла в антрепризе. В общем, увязла в этой текучке, и все фантазии по поводу сценариев так и не были воплощены. Если бы это случилось, наверное, я пошла бы обивать пороги и искать деньги.

– Вам не кажется, что обивать пороги и просить деньги унизительно?

– Нет, я так не считаю. И если мне понадобятся деньги для съемок фильма, я спокойно пойду их просить, не вижу в этом ничего унизительного. Если то, что ты делаешь, необходимо, и ты веришь в это, значит, ты обязательно добьешься своего. Это – судьба, это начертано на скрижалях: стоит только приложить силы, и мечта станет реальностью. А вот если тебе вся эта затея не особенно нужна, возникает стеснение.

– Значит, по-вашему, цель оправдывает средства?

– Я говорю о том, что готова обивать пороги, но это не значит, что цель оправдывает средства. И уж совсем не означает, что, добывая средства, я готова залезть к кому-нибудь в постель, соблазнить, отдаться и утром уйти как Буратино с золотыми монетами. (Смеется.) Помните, как его надули? Но я считаю, что режиссер, убежденный в своей правоте, способен убедить и спонсора в том, что его талантливый сценарий нужно воплотить. На Западе это так и происходит. Митта рассказывал нам на занятиях, что режиссер, придумав идею сценария или написав его, должен научиться выразить ее в нескольких фразах на бумаге или в разговоре. В самой фантастической идее должна быть какая-то фишка. Другое дело, что эту фишку нужно уметь услышать.

– Иногда энергии талантливых людей хватает только на эти фантазии, до проекта уже руки не доходят.

– Рассказывают, как Геннадий Шпаликов позвонил однажды Георгию Данелия: «Знаешь, мне пришла в голову идея гениального сценария». – «Какая?» – «Девушка идет под дождем в летнем платье, а рядом на велосипеде едет парень и держит над ней зонтик». Данелия спрашивает: «И что?», а Шпаликов отвечает: «Все, остальное мы потом придумаем». Может, западный продюсер захотел бы услышать продолжение. Хотя есть люди с такой загадочной аурой, что им достаточно сказать одну фразу, например, «Солнечный зайчик танцует на разбитой стенке старого дома, и в кадр входят босые детские ноги», и этого достаточно.

– Интересно, как вы относитесь к фразе Макаревича «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас»?

– Я понимаю его мысль, но мне не нравятся слова, которые он выбрал. Не вижу ничего плохого в том, что мир изменчив. Изменчивость заложена в самой системе жизни, а отсутствие изменчивости – это заскорузлость и догматизм, то есть другая крайность, понимаете? И вообще, я не хочу, чтобы под меня кто-то прогибался.

– Вы сейчас снимаетесь в кино?

– Время от времени поступают предложения сниматься. Меня недавно позвали попробоваться в сериалах, но два предложения как-то самоликвидировались, а от одного я отказалась. Меня иногда зовут играть в ситкомах (ситуационных комедиях. – «НИ»).

– Вы хоть пробовали когда-нибудь посмотреть ситком от начала до конца?

– Знаете, я ничего не смотрю от начала до конца. Но немножко посмотрела самое начало «Моей прекрасной няни», и мне очень понравилось, как работает Заворотнюк, потом смотрела фрагмент ситкома «Люба, дети и завод» – Гришаева тоже потрясающе там работает. На самом деле этот жанр нам просто не знаком. В ситкоме надо играть так же гротескно и стремительно, как в stand up comedy: вышел, выдал, ушел. Гришаева и Заворотнюк делают это мастерски.

– И вам хочется попробовать себя в таком жанре?

– Сижу, раздумываю
Ничего интересного пока нет, и не хочется хвататься за каждое предложение. Но, может, интересных ролей в кино нет, потому что я их себе внутренне и не заказываю. На этот сезон у меня вполне достаточно работы: буду играть спектакль «Москва. Психо» и писать книгу. Невозможно же одновременно быть артисткой и писать: это два абсолютно разных занятия. Поэтому если возникают большие паузы, я заполняю их работой над новой книгой.

Юрий Тимофеев