Витебск – город гениев. Там не только родился и вырос Марк Шагал. 
Шагал писал, что в Витебске до революции было много столбов, свиней и заборов, а художественные дарования дремали. И он их разбудил.

Будучи комиссаром по делам искусств, он открыл в своем родном городе художественную школу для 500 живописцев. А в школе этой преподавали великие мастера 20-го века – Шагал, Добужинский, Малевич, Лисицкий, академик Пэн, Татлин, Фалк…Черный квадрат Казимира Малевича – из  Витебска…
Это художники. А писателей дал миру этот город? Не мог не дать. В белорусской литературе – это имена народных писателей республики Василя Быкова, Рыгора Бородулина, Петруся Бровки, поэта Геннадия Буравкина.
Но мы сейчас говорим не о белорусской литературе, а о мировой, и, в частности, еврейско-американской.

Есть такое имя - ЛЕОН КОБРИН. В его родном Витебске, как и в Белоруссии, имя это абсолютно неизвестно. Даже в официальном интернетном списке выдающихся евреев Белоруссии его нет. Между тем, он по праву считается одним из основоположников американской литературы на языке идиш и драматургом, создавшим ряд пьес для  еврейских театров.
Леон Кобрин родился в Витебске в 1872 году. Он намного старше Шагала. Едва подрос, окончив хедер, увлекся анархизмом, социализмом и народничеством. В Витебске тогда работали такие полулегальные кружки, где молодежь жадно впитывала в себя новые идеи. Он бегал в эти кружки и запоем читал русскую литературу. С 15 лет начал писать сам. Посылал свои первые литературные опыты в петербуржский журнал «Восход», но их не печатали.
Отец Леона Рафаил Кобрин был мелким торговцем и очень набожным евреем, ярым приверженцем ортодоксальных традиций. К увлечениям сына относился враждебно. Особенно был недоволен кругом его чтения. Он хотел, чтобы сын приобрел какую-либо полезную профессию – портного или часовщика, на худой конец парикмахера, и читал священные книги. А Леон читал Глеба Успенского, Достоевского, Толстого, Тургенева, Горького, Чехова, Леонида Андреева. Он не просто их читал, а жадно впитывал в себя их идеи. Более того – он презирал занятия отца – не любил торгашей и все, что связано с торговлей. Между отцом и сыном пробежала черная кошка. Рафаил считал сына безбожником и революционером, а таких ждала Сибирь. Вместо того, чтобы постигать законы бытия, сын постигал основы анархии.
Витебская песенка тех времен – ее пела моя мама:

Плохо жить бедному еврею,
За то, что верит он в закон Моисея.

Леон мечтал вырваться из гетто, из-за «черты». Моя мама, тоже витеблянка, утверждала: там где живут люди, хорошего не бывает.
В шестидесятве годы 19-го века еще жили люди, которые учились в гимназиях. По сравнению с нами, окончившими университеты, они выглядели профессорами: греческий, несколько европейских, божественная латынь, иврит, идиш – богатство и мудрость народа – несравнимы с марксистско-ленинской философией.
Память - она как женщина: капризна, непостоянна и всегда готова изменить.
А вот у Леона Кобрина была хорошая память, хотя систематически он нигде не учился. Он занимался в Витебском кружке самообразования и самовоспитания. В гимназию его не пускал отец. Но в том кружке его приятелем был младший из братьев Житловских – Борис, брат известного социалиста Хаима Житловского. Позже они встретятся в Америке. А пока в домашней библиотеке братьев Житловских Кобрин познакомился с нелегальной литературой социалистов и анархистов и вскоре сам стал таким же, как они. При этом русская литература в соединении с идеями социального переустройства мира дала в душе юноши поразительный эффект: он понял, что в России осуществить мечту о социальной справедливости невозможно.
И когда Леону исполнилось 20 лет – в 1892 году – он бросил родной дом в Витебске, свою ортодоксально-религиозную семью и уехал в Америку.  Как писал мудрый Шолом-Алейхем в своем «Мальчике Мотле», все уехали в Америку, а оказались в Нью-Йорке.
Вы знаете, сколько русских евреев очутились на переломе веков в Нью-Йорке? 1 миллион 400 тысяч! Это были евреи, бежавшие от приближающихся погромов. На каком языке они говорили? На идиш. Польские, немецкие, румынские и русские евреи общались на одном языке. Они тяжело работали, пытаясь всеми силами выбиться из нищеты.
Леон Кобрин начинал, как все. Он бегал разносчиком товаров, был рабочим на сигарной фабрике, пекарем, шил рубашки на фабрике и писал заметки для еврейских газет. В то время работающий иммигрант зарабатывал в неделю 10 долларов. И чтобы их получить, надо было изрядно попотеть.
Безнадежность постоянного безденежья, принадлежность к самым низким слоям общества, хамящие хамелеоны из своих, ощущение изгнания, своего добровольного изгойства – все это проходили и мы. Но в него уже была вложена база великой русской литературы, и первое, что он себе купил, была паркеровская ручка.
Поэзия возвращает личности человеческое измерение. Еврей растягивается, как подтяжки в ту или иную сторону, а айсберг таланта еще не всплыл на поверхность.
Леон стал переводить на идиш русскую классику - Гюго, Шекспира, Мопассана, Золя. Когда работаешь над переводом великих мыслителей, таких, как Лев Толстой или Федор Достоевский, сам начинаешь осмысливать жизнь.
И он стал писать рассказы из жизни еврейской бедноты Нью-Йорка. «У меня всегда было сильное желание писать, но поскольку надо было зарабатывать на хлеб насущный, я отправился на фабрику по пошиву рубашек. Я работал, а в моей голове роились разные сюжеты, а моя фантазия уносила меня далеко-далеко от фабрики».
Он написал три романа, тридцать пьес, выпустил две мемуарные книги, и почти ежедневно в еврейских газетах Нью-Йорка появлялись его статьи. Литературу на идиш он открыл для себя в Америке. Публицистика – лишь одна из сторон работы романиста, драматурга, эссеиста. Более того, он был одним из создателей и постоянным автором социал-демократической газеты «Форвертс», которая начала выходить в 1897 году.
Что же главное в творчестве этого писателя? Еврейские кварталы Нью-Йорка, формы выживания в новом свете, в новом доме, антисемитизм (а этого «добра» хватало и здесь) . И подлинные человеческие трагедии в условиях иммиграции.
Рассказы Леона Кобрина «Карл Маркс» и «Бакунин» повествуют о борьбе евреев-социалистов и евреев-анархистов.
Интересная особенность у еврейского народа: как только он осваивается в окружающей среде, так сразу и начинает борьбу…сам с собою. Множество партий, течений, учений и порой война идей переходит в жестокую схватку людей. Все это было в Америке начала века. Все это происходит и в сегодняшнем Израиле, не избежали этого и многочисленные еврейские общественные организации сегодняшнего Нью-Йорка. Они плодятся каким-то странным почкованием, а претендентов на лидерство всегда почему-то больше, чем самих организаций, в которых множество самозваных лидеров, но нет никого, кто бы мог повести за собой.
Ну, сегодня это понятно: идет не классовая, а кассовая борьба за гранты, за какие-то подачки американских благотворительных и филантропических организаций.
А тогда за что боролись? За лидерство духовное! Каждый еврей мечтает стать вождем и никого не признаёт.
Как правило, Леон Кобрин начинал свои рассказы с описания жизни евреев в России, а потом переносил героев в Нью-Йорк, где в борьбе за кусок хлеба гибла мораль, где все продается и покупается. В рассказах «В рыбачьем поселке», «Карл Маркс» даны портреты радикально настроенных еврейских рыбаков, показывается их быт сначала в Белоруссии, в озерном краю, где плещутся Нарочь и Браславские озера, а затем и в Америке.  Отражается быт рыбаков, их религиозный фанатизм. И как в Америке они отходят от всего этого, превращаясь в радикальных социалистов. Он показывает нью-йоркское гетто Ист-Сайда.
Восточная часть Манхэттена в то время была заселена исключительно еврейскими иммигрантами из Российской империи. Самые трудные годы иммиграции – первые. Без английского языка, без каких-либо пособий там жили люди, которых называли белыми неграми, а при входе в рестораны и шикарные магазины висели таблички: «Вход черным,евреям и собакам запрещен». Единственной отдушиной для этих обездоленных людей был еврейский театр. Вся Вторая авеню в те годы была как сегодняшний Бродвей, только спектакли здесь шли на языке идиш. В Нью-Йорке тогда и возникло Еврейское театральное общество, где драматурги, режиссеры и актеры, художники, меценаты и любители искусства обсуждали постановки, читали пьесы авторов, высказывали идеи. При каждом театре издавался свой журнал. Сюда ходили не только на спектакли. Здесь встречались молодые люди и начинались семьи, здесь бурлила жизнь. Из десяти долларов, которые зарабатывал иммигрант за неделю, пять он откладывал на театр. Потому что на театральной сцене бурлила жизнь, пусть иллюзорная, но молодой человек в театре чувствовал себя ее участником. Евреи тогда говорили: от всех работ у меня в кармане одна прибыль – ничего, кроме болячек. Вареную картошку макали в селедочный расол и считалось, что едят селедку. Помните, в «Искателях счастья» старая Двойра говорит: «Да, я считалась хорошей хозяйкой: я могла одну маленькую селедку разделить на тринадцать голодных ртов». Эта фраза пришла из Нью-Йорка. Вот еврейская песня тех времен:

Ты идешь в театр, подкручивая усы.
И неважно, герой ли ты
И есть ли у тебя деньги.
Главное – тебя представят.
Ты идешь в театр,
И что ты имеешь?
Приходишь сытым,
Уходишь голодным.

Владеющие маме-лошн, надеюсь, переведут эти слова на язык оригинала, и тогда песенка прозвучит так, как звучала в Нью-Йорке сто лет назад.
Великая культура на языке идиш создавалась в еврейских театрах на Второй авеню Нью-Йорка. Леон Кобрин написал для них 30 пьес, и все они были поставлены. Наиболее значительная из них «Янкл Бойле», в которой он показал «борцов за социализм». Одновременно он работал и как журналист – в газетах ежедневно появлялись его статьи и очерки о первых днях иммиграции, о еврейском театре, о деятелях рабочего и социалистического движения. В 1910 году в Нью-Йорке вышло полное собрание его сочинений. Леон Кобрин писал: «Еврейская литература в Америке обладает своей собственной историей и собственным генезисом. Она не является продолжением старой еврейской литературы в России. Она развивалась без прямого влияния какой-либо другой литературы».
Но в данном случае он сам себе противоречит – ведь его творчество имело корни в русской литературе, он как писатель вырос из нее. Да и его герои, прежде чем стать американцами, жили в России. Польша в то время входила в состав Российской империи. Более того, в своих размышлениях и исследованиях Кобрин идет дальше: он пишет, что «современные американские еврейские писатели не испытывали влияния и американской литературы, потому что в Америке не существует настоящей американской литературы». Опять неправда: литература была, да еще какая! Эдгар По, Марк Твен, Теодор Драйзер, Джек Лондон…Одни эти имена чего стоят, и творчество этих гениев, современников Кобрина, не могло не оказывать влияния и на еврейских писателей Америки.
Впрочем, американские писатели отвергали…самого Кобрина, не соглашаясь с его принципами народнической литературы, реализма. Они считали, что сами с усами, что именно они открывают традицию литературы на языке идиш. Более того, они и Шолом-Алейхема не хотели признавать.
В том-то и состоит трагедия, что литература на идиш не была единой. Советские еврейские писатели, творившие на идиш, тоже заявили, что именно они строят все новое, открывают традицию. В 1919 году они провозгласили о рождении новой еврейской литературы, объявив ее основателем Шолом-Алейхема, которого американские литераторы  не признавали. А светочем они объявили никому неведомого поэта, погибшего в боях с белополяками, - Ошера Шварцмана. Шварцман был одним из немногих офицеров-евреев царской армии, полным Георгиевским кавалером (четыре креста), перешедшим на сторону большевиков. Давид Гофштейн, Перец Маркиш, Лев Квитко верили в то, что революция создает нового человека, новую культуру, новую литературу.

Старый барон генерально суров.
Главное – глазки: не смотрят, а греют.
- Ну-с, - говорит, - ты из жидов?
- Нет, - говорю, - из евреев!

Это Иосиф Уткин, ставший знаменитым русским поэтом. Десятки выдающихся литераторов, знавших идиш, стали русскими советскими писателями.
А еврейские писатели Европы (Германии, Англии, Франции) считали, что именно они первооткрыватели и законодатели мод в литературе на идиш. Так что единого литературного процесса в беллетристике идишской прозы, поэзии и драматургии не было. Как всегда и везде, в еврейской среде была междуусобица, в результате которой многие писатели переходили на языки тех стран, гражданами которых они становились.
А вот в Америке литература на идиш стала «полководцем человечьей силы». И одним из ее основателей стал Леон Кобрин. Особенно плодотворным было его сотрудничество с драматургом Яковом Гординым. Леон Кобрин писал в своих воспоминаниях: «Мы показали и создали новый тип еврея-социалиста, еврейской женщины-борца. Эти типы отличались от традиционных схематических образов. Они были живыми людьми, поднимающими проблемы, которые всех волновали. А базовая составляющая ментальности русских евреев – память о старом доме, о России, ее реках, озерах, лесах и людях».
Этому и были посвящены пьесы Леона Кобрина «Квартира номер три», «Гетто Ист-Сайда», «Соня с Ист-Бродвея», «Соседка». О чем они? О проблемах ассимиляции, о судьбах еврейской культуры, об антисемитизме. То, о чем люди говорили, то,  что обсуждалось в каждом доме. Это прочное погружение в американскую жизнь, о свободах, в которых еще надо научиться жить. Это было и серьезно, и смешно. Как говорил сам Леон Кобрин, в театре смехом утоляли голод. Если основным девизом обреченной на расстрел и ГУЛАГ еврейской культуры в СССР был «вперед, в светлое будущее», то в Америке основным девизом был «Назад, к своему народу!»
Критики отмечали сходство рассказов Леона Кобрина, которые с успехом приходили на театральные подмостки, с творчеством Максима Горького. Да и писатель не только не скрывал, а наоборот подчеркивал, что является русско-американским еврейским интеллигентом, радикалом, социалистом с уклоном в анархизм, что было весьма характерным и для российской интеллигенции на переломе веков.
Творчество Леона Кобрина было весьма популярным в Нью-Йорке. А в 1913 году пьесы Кобрина «Берчик в Америке» и «Утраченный рай» с успехом шли на театральных подмостках Одессы и других городов с еврейским населением Российской империи.
Сто лет назад еврейская культурная жизнь в Нью-Йорке била ключом. Вторая авеню, по сути, превратилась в витебскую Покровскую улицу, но только с характерным американским размахом. И неудивительно, что от многичисленных еврейских театров в ходе естественной ассимиляции стали появляться англоязычные театры Бродвея. Отсюда отпочковалась и знаменитая «фабрика грез» – киностудии Голливуда. Они были созданы теми, кто прошел театральную школу на Второй авеню. А кто на кого влиял – это вопрос для теоретиков и искусствоведов. Скорее всего, шло взаимопроникновение культур. Жаль только, что все это теперь осталось лишь в истории. Культура языка идиш, создаваемая столетиями, литература Менделе Мойхер-Сфорима, Ицхока-Лейбуша Переца, Хаима-Нахмана Бялика, Леона Кобрина и Якова Гордина ушла в историю, потому что культура на идиш, объединявшая евреев Европы и Америки, исчезает. И это очень обидно.

автор: Владимир Левин