 |
25.12.2007 11:33 |
| |
Сила судьбы |
 |
../news/kultura/25-12-2007_dalia.jpg Не люблю празднование Нового года – воспринимаю, как ненужное искушение судьбы. Но Израильская опера считает, что судьба – это сила, и потому новый год начинает с постановки "Силы судьбы" Верди в полной редакции.
Оперу Верди "Сила судьба", представления которой начнутся 4 января, ставит в Израиле Далия Ибелгауптайте, с которой судьба тоже наигралась – но совсем не трагично, не так как с Вердиевскими героями, хотя захватывающе. Впрочем Далия утверждает, что свою судьбу ведет сама – причем с неженской силой и энергией.
Далия родилась в Вильнюсе, училась в Москве. В Тель-Авив приглашена из Лондона, где живет с 1990-г года. Далия дает интервью в перерыве между репетициями, строго посматривая на часы: она крайне пунктуальна и требует того же от людей, с которыми работает. В нынешней постановке занято 300 человек. Часть хора, танцовщиков и многие солисты - выходцы из стран Восточной Европы, так что репетиции зачастую идут по-русски.
Постановка, готовящаяся в эти дни в Тель-Авиве, уже три года с успехом идет в Литве, в Вильнюсском оперном театре, но сейчас Далия приноравливает ее к израильской сцене, улучшает, командует хором, балетом, музыкантами, солистами.
- Ставить оперу – это как руководить большим госпиталем. В "Силе судьбы" занято много актеров, каждый их них личность со своим эго, со своим характером, с каждым нужно поговорить отдельно.
- Не тяжело ли для хрупкой женщины?
- Режиссура - это тяжело в целом и еще более сложно для женщины. Когда я поступила в ГИТИС, то руководитель нашего курса Марк Анатольевич Захаров неоднократно предупреждал меня, что режиссура - не женская профессия. Она тяжела физически из-за длительных репетиционных процессов, когда нельзя отвлечься или "выключиться". Она тяжела и морально. Захаров говорил мне "женщин-режиссеров не бывает, но вы можете попробовать". Режиссура – это множество бессонных ночей, но, прежде всего, это огромная ответственность за саму постановку и за всех людей, в ней участвующих, и еще - это очень одинокая профессия. Последнее слово всегда остается за режиссером, когда ему уже не с кем посоветоваться, когда ему необходимо обдумать все наедине с самим собой. Театр – это не фабрика, у каждого актера свое мнение. Но единственное правильное решение принимает режиссер – такое, чтобы никого не подвергать риску. Постановка, подобная тель-авивской "Силе судьбы" - это и огромные деньги, так что я не имею права на ошибку. Если на неком этапе пути встречается команда, которая тебя поддерживает – это уже огромный бонус.
- Вы доказали Марку Захарову, что женщина может быть режиссером, даже на родине Шекспира. Он сменил свои шовинистические взгляды, когда вы ставили в Лондоне оперу "Чио-Чио-Сан" с художником "Ленкома" Олегом Шейнцисом.
- Да. Марк Анатольевич извинился за ту давнюю фразу. Я три раза поступала в ГИТИС: первый раз меня не приняли из-за моей молодости, а второй из-за того, что я женщина, прямо мне об этом сказав. Можно прочесть море книг, многое сделать, но ты не можешь измениться и навсегда остаешься женщиной. Так что мне оставалось только потупить взгляд и работать в два, в три раза больше мужчин. Но теперь, через 20 лет, и я могу сказать: режиссер – это профессия не женская.
- А когда для вас началась игра в театр?
- Когда я было крошечной девочкой. Мне было всего полтора года, когда родители начали брать меня в театр. Моя мать была страстная театралка. Каждое воскресенье мы ходили на спектакли и до школы я считала, что жизнь – это театр, настоящая реальность – то, что мы видим на подмостках. Я жила в театральной реальности. Параллельно обычной школе я училась в музыкальной: обучать игре на фортепьяно меня начали, когда мне было пять лет. Родители хотели дать мне все то, чего были лишены сами. В 1950-е годы они были 8 лет в ссылке в Сибири: мать как дочь кулака, отец – за помощь литовским партизанам во время войны, он играл для них на баяне. Мама ухитрилась в ссылке закончить в Красноярске физико-математический факультет, отец стал инженером, и в такой технической семье бывших ссыльных решили воспитывать дочь в атмосфере искусства. Я играла на всех инструментах, ходила на все кружки, участвовала в конкурсах для одаренных детей и мне прочили будущее пианистки. Но когда мне исполнилось 15 лет, я поняла, что-либо всю дальнейшую жизнь буду по 8 часов в день играть по чужим нотам, либо сама придумаю правила игры. Мне безумно хотелось создавать на сцене иной мир, более интересный чем тот, что я видела вокруг себя; говорить со сцены то, о чем нельзя было говорить вне ее. И тогда я пошла в Вильнюсе в молодежную студию к знаменитому Эймунтасу Некрошюсу. Его спектакли были культовыми: чтобы на них попасть, мы занимали очередь с ночи. Мне его постановки импонировали именно тем, что ему удавалось создать ни на что не похожий мир. Одновременно я ставила экспериментальные спектакли со своими школьными друзьями, даже сама писала пьесы. Это сейчас для меня хороши Шекспир, Чехов и Верди – а тогда я выбирала самые провокативные тексты. Бесстрашия и амбиций у меня было больше предостаточно. Два года мы показывали спектакли в школе, потом их увидели профессионалы, а в последнем классе мы стали работать в молодежной студии Некрошюса, бывшем складе для декораций.
- Вы долго работали с Некрошюсом?
- До самого отъезда в Англию, причем Эймунтас всегда пытался отбить у меня желание стать режиссером - ему было меня просто жалко. Он-то хорошо понимал, на что я себя обрекаю: режиссер платит большую цену за свою творчество.
- Но вы все-таки решили поступать в ГИТИС.
- Сразу после окончания школы я поехала в Москву, подала документы на режиссерский факультет на курс Гончарова, но там мне посоветовали обратиться на актерское отделение. У меня была стрижка ежиком и короткое черное вязаное платье с белой бабочкой на груди – несерьезно для режиссера. Я вернулась в Вильнюс, два года работала у Некрошюса. У меня не было официальной должности, я делала в театре все - таков был принцип Эймунтаса. В ГИТИС я поступила с третьей попытки: конкурс был 496 человек на место, набирали всего 5 студентов. Когда я услышала, что меня приняли, то упала в обморок. Больше всего перепугались педагоги: еще не начав учиться, я уже доставила им столько хлопот. Я закончила институт за три с половиной года вместо пяти, сдав экзамены экстерном. Мне не терпелось начать работать самостоятельно, несмотря на возможность учиться у великих режиссеров в Москве. В 1990-м - в год больших потрясений - я уехала обратно в Вильнюс, сделав дипломный спектакль по пьесе Стриндберга "На пути в Дамаск" в "Ленкоме" у Захарова.
- Вас пригласили работать в Лондон, когда вам был всего 24 года - как это произошло?
- Все - сила судьбы. Я стремилась уехать из Москвы в Литву – шел развал империи и никто не знал, обретет ли Литва независимость, откроют ли границы. Рядом с Вильнюсом стояли танки, 15 человек были застрелены, 600 были ранены – я хотела быть там, хотя мне предлагали остаться в аспирантуре в Москве. Но я жаждала практических действий. Я была счастлива вновь оказаться дома, снова начала работать с Некрошюсом, и в это время в Литву приехала группа английских продюсеров. Оказалось, что они видели мои работы в ГИТИСе, а один их них помнил даже давние школьные постановки 1984 года! Для начала меня пригласили приехать в Лондон на три недели – познакомиться с английским драматическим театром.
- А дальше?
- Практически сразу предложили контракт на полгода: ставить русскую классику с английскими актерами в экспериментальном зале на 100 человек при Национальном Королевском драматическом театре, если я выучу английский язык. И я его выучила за 6 недель, начала ставить спектакли по Чехову и Гоголю. Я не помню, как провела первую репетицию: вошла в зал, в глазах побелело, очнулась через три часа. После мне рассказывали, что я говорила, не переставая, три часа подряд. Английский я выучила, но поскольку уже 17 лет живу в Лондоне, то на русском и даже на литовском стала говорить с акцентом.
- Вы ставите и драматические спектакли и оперу?
- Сейчас половина моих постановок – оперные, но поначалу в Англии я занималась только драмой. А первой моей оперой стала "Чио-Чио-Сан".
- Вы более английский режиссер, чем литовский или московский?
- Я не хочу, чтобы мне давали национальную характеристику. Я всю жизнь пытаюсь быть человеком и режиссером мира. В один прекрасный день режиссера будут судить по тому, как и что он делает, а не по внешности или полу. Когда я начинала работать в Лондоне, с Национальным театром сотрудничали прекрасные режиссеры, у которых я многому научилась. Помню, как мне впервые предложили поставить спектакль на большой сцене и дали на это 4 недели. Я не понимала, как можно выпустить спектакль за месяц: в Москве репетиционный период длился полгода. Моим первым большим спектаклем стала "Вальпургиева ночь" Ерофеева. На премьеру приехала его вдова и рассказала, что Ерофеев мечтал побывать на родине Шекспира. Эта постановка была названа в числе пяти лучших спектаклей Лондона, что явилось для меня полной неожиданностью: мне было 25 лет и я недавно приехала из бывшего СССР. Мне сразу предложили ставить следующий спектакль - "Игроки" Гоголя с Олегом Меньшиковым. И эта постановка также вошла в пятерку лучших.
- И вы решили остаться в Лондоне?
- Это произошло само собой. Я никогда не мечтала жить на Западе, не собиралась эмигрировать. Я просто получала предложения о работе. В 1994 году я уже ставила оперу в Италии: "Мадам Баттерфляй" и "Риголетто". Ездила по всем оперным театрам Европы, но всегда возвращалась к драме. Три года назад я поставила "Швейка" в Нью-Йорке и сейчас занимаюсь экспериментальным американским театром. Мой муж - английский актер Декстер Флетчер – хорошо меня понимает и поддерживает в скитаниях по миру.
- "" Верди известна запутанным сюжетом и мрачностью. Верди переписывал эту оперу, впервые поставлена она была в Петербурге. Как вы справляетесь с этой мешаниной?
- Как режиссеру мне прежде всего важна драматическая сторона, актерские данные солистов. Через игру можно раскрыть характер персонажей. А то, что сюжет запутан – не страшно: каждый сюжет – это люди и то, что с ними происходит. В этой опере открывается гениальность Верди: он придумал музыкальные характеристики для аристократов высшего ранга и людей низших слоев, написал музыкальный разрез общества. Мне же важно так рассказать эту историю, чтобы опера стала понятной зрителям, хотя ее действие растянуто на 11 лет и происходит в двух разных странах. То, что эта постановка уже идет три года в Литве доказывает, что зрителям спектакль нравится. Я сделала исторический спектакль: действие никуда не перенесено, это усложнило бы либретто, но оно стилизованно английскими сценографом и хореографом и литовским художникам по костюмам, живущим в Париже. Думаю, что с этой постановкой мы еще поездим по миру: "" сложная опера и не часто ставится, для нее нужны специфические голоса. То, что Израильская опера решила поставить "Силу судьбы" в полном объеме говорит об отношении к оперному искусству в Израиле.
- Как режиссер, вы в первую очередь обращаете внимание на актерское мастерство. Но в опере необходимо учитывать и вокальные данные. Случалось, что вам приводилипотрясающего певца, но при этом среднего актера, и вы не могли добиться от него драматической выразительности?
- Такое бывает, но я всегда пытаюсь сделать максимум.
- А если не получается?
- Возможно и такое. Но самое главное сказать себе в конце дня, что ты сделала все. Людей и традицию изменить сложно, но надо пытаться сделать лучше. В Европе уже не существует оперы, основанной только на больших голосах, без драмы, но в других странах мира еще есть.
- А в Израиле?
- Позвольте мне уйти от комментариев. Но я думаю, что зрители будут радоваться не только музыке.
Представления "Силы судьбы" Верди пройдут в Израильской опере в Тель-Авиве с 4 по 18 января. В субботу, 29 декабря, в 11.00 состоится встреча постановочного коллектива со зрителями. 8, 13 и 17 января за час до начала спектаклей будут организованы экскурсии за кулисы. Обратите внимание: поскольку опера очень длинная, начало вечерних спектаклей в 19.30, а не в 20.00 (в пятницу - в 12.30). В фойе будет демонстрироваться выставка студенческих работ – плакаты, навеянные либретто "Силой судьбы".
Сайт оперы - http://www.israel-opera.co.il.
****************
Опера "" была написана Верди по заказу дирекции петербургских Императорских театров для Театра итальянской оперы в Петербурге и поставлена там же в 1862 году. В связи с постановкой оперы "" Верди дважды посетил Россию. Премьера прошла в Большом Каменном театре Санкт-Петербурга 10 ноября 1862. В скором времени опера была также поставлена в Риме, Мадриде, Нью-Йорке, Вене, Буэнос-Айресе и Лондоне. После внесения Верди вместе с Аттилио Гисланцони (будущим либреттистом "Аиды") в оперу некоторых изменений премьера новой, используемой ныне, версии состоялась 27 февраля 1869 в миланском "Ла Скала".
"", не в пример другим операм Верди, встретила в Петербурге холодный прием. А. Н. Серов в статье об этой опере вынес ей суровый приговор, но тут же должен был признать, что " громадный, всесветный успех какого-нибудь автора никогда не может быть без существенной причины, в самих произведениях этого автора лежащей, что завладеть массами всякого рода публик невозможно без глубокого внутреннего достоинства, без великого таланта, близкого к гениальности".
Первая неудача оперы в значительной степени объяснялась нелепым либретто, заимствованным из испанской романтической драмы испанского поэта Анхеле Переса де Сааведра герцога де Риваса "Дон Альваро, или " (Мадрид, 1835). В либретто оперы, составленном Франческо Мария Пьяве, сгущена и без того мрачная атмосфера драмы: оно изобилует неправдоподобными положениями. малодраматическими ситуациями.
Краткое содержание:
Драма начинается в Севилье, в доме маркиза Калатрава. Леонора, его дочь жалуется своему возлюбленному, Альвару, что ее спесивая семья никогда не согласится на их брак. Она предлагает бежать, против свершившегося факта семья уже ничего не сможет поделать.
В последнюю минуту отец Леоноры раскрывает план их побега. Альвар по-рыцарски берет на себя всю вину: это он уговорил Леонору к побегу. Влюбленный юноша, чтобы доказать свое полное подчинение решению Калатравы, отбрасывает свой пистолет, но раздается случайный выстрел, смертельно ранящий маркиза. Умирая, он проклинает свою дочь.
Сельская харчевня в Горнахуэлосе. Сюда последовала за своим скрывающимся возлюбленным Леонора, переодетая в мужской костюм. В толпе она замечает своего брата, дона Карлоса, который клянётся убить сбежавшего убийцу и собственную сестру.
Несчастная Леонора стоит у ворот монастыря Горнахуэлоса. Единственная возможность спасения для неё - искать убежища у монахов. Патер Гуардиан даёт прибежище одетой в мужскую одежду Леоноре в одной из горных хижин. Действие продолжается на итальянской земле. Дон Альвар служит здесь в армии. В тишине ночного лагеря он вспоминает Леонору, которую считает умершей. Затем он слышит стоны: один из раненых просит о помощи. Дон Альвар спешит к пострадавшему товарищу, он спасает умирающего солдата, который никто иной, как юный маркиз Калатрава, дон Карлос. Но смертельные враги не знают друг друга в лицо. Теперь они клянуться быть друзьями до самой смерти.
Ставка испанской армии. Теперь тяжело ранен дон Альвар. Он подзывает своего друга, юного маркиза Калатраву, и передаёт ему небольшую связку писем от Леоноры - своё единственное сокровище. Он просит дона Карлоса в случае своей смерти уничтожить их. Выпавшая из связки миниатюра раскрывает тайну: Калатрава догадывается, что портрет Леоноры мог хранить у себя лишь убийца его отца, дон Альвар. Альвар выздоравливает. Бывший его друг, дон Карлос, открыв, кто он, вынуждает выздоравливающего Альвара вступить с ним в поединок. Поединку, однако, помешали, разъединив противников. Альвар удаляется в находящийся поблизости монастырь, чтобы обрести душевный мир. Трагический дух происходящих событий смягчается весёлыми картинами из жизни лагеря.
Став отцом Рафаэлем, дон Альвар обрёл душевное спокойствие. Карлос, разыскав убежище Альвара, вновь требует, чтоб он вышел с ним на божий суд с оружием в руках, но Альвар - отец Рафаэль - отказывается от поединка. Карлос, однако, не отступает. Он грубо оскорбляет своего противника, обвиняя его в том, что он прячется в монашескую рясу из трусости, чтобы отказаться от исполнения долга мужчины. Дон Альвар достаёт оружие и выбегает из монастыря. В это время Леонора, живущая в горной хижине отшельников, молится богу, прося мира и спокойствия. Её внимание привлекает звон шпаг.
Против воли Альвар смертельно ранит обезумевшего от жажды мести Карлоса и, чтобы противник не удалился в иной мир без отпущения грехов, призывает живущего в близлежащей хижине отшельника отпустить умирающему грехи. Отшельник, однако, не может этого сделать, это не кто иной, как преследуемая судьбой Леонора. Непримиримый Карлос последним усилием пронзает шпагой сердце сестры. Альваро кончает жизнь самоубийством (позднее, в новой редакции, Верди снял самоубийство Альваро).
Маша Хинич
|
|
|
Навигация по порталу: 
