В KGallery до середины сентября расположилось «местечко на Фонтанке» — выставка работ 24 еврейских художников, чьи жизнь или творчество связаны с городом на Неве. Это представители нескольких поколений — от академика конца XIX века до ныне здравствующих мастеров.

Еврейская тема будто залечивает, насколько возможно, кровавое крошево XX века: вы увидите, как связь поколений проходит через бурное начало прошлого века, блокаду, период с 1960-х до 2000-х годов, как мир «местечка» («местечком» называли поселение полугородского типа с преобладающим еврейским населением и обособленным бытом и культурой. — Прим. ред.) сжимается до семейного круга и вновь становится общим культурным полем в 1990-е. В итоге же кураторы уводят в «Райский сад» — раздел, посвящённый еврейским кладбищам.

Выставка оформлена просто, но последовательно, стильно, даже уютно. Здесь два основных цвета — белый и светло-голубой, в первых залах больше первого, в финальных — второго. Поначалу зритель оказывается будто на улице «местечка» — тут и плетень, и домашняя птица, и козлик, и открытое окно, из которого смотрит «Ангел в цветах» (1925–1926) Марка Шагала (1887–1985).

Куратор проекта — руководитель ассоциации «Петербургская иудаика» Валерий Дымшиц называет два критерия отбора имён и работ для выставки: связь мастеров одновременно с Петербургом-Петроградом-Ленинградом-вновь Петербургом и еврейской культурой. В итоге почти все предметы — из собрания галереи, «Петербургской иудаики», частных коллекций и семей художников. То есть вещи не самые очевидные — вы увидите, например, театральные работы Соломона Юдовина (1892–1954), сегодня известного в первую очередь блокадной графикой, которую стабильно показывает Русский музей.

«Хорошо и приятно делать монографические выставки, — замечает Дымшиц. — А когда у вас 24 художника, которые работали на протяжении последних 150 лет в разных техниках и стилях, с разным видением эпох, то сопрячь всё это довольно трудно. Поэтому, естественно, здесь нет никакого хронологического принципа, но есть концептуальные блоки».

Основных блоков два — «земной» и «небесный»: первая часть выставки условно помещает зрителя в «местечко» или еврейскую семью, вторая — в такую же условную синагогу и, наконец, приводит к кладбищу.

При этом Валерий Дымшиц подчёркивает, что происхождение художников для создателей выставки не принципиально: «Мы не советский отдел кадров, у нас другие задачи. Главное — обращение к еврейской памяти, народному искусству, культурная, а не этническая идентичность. Соответственно, например, работ Исаака Левитана вы здесь не увидите — художник всю жизнь работал в Москве и прославился как мастер русского пейзажа». Не рассматривают кураторы и Бориса (Бера) Анисфельда (1878–1973) — мирискусника, которого еврейская тема не интересовала.

«Здесь, конечно, присутствует Марк Шагал — это узнаваемый „бренд“, так проще собирать публику, но он, прямо скажем, не очень петербургский художник, — продолжает куратор. — Но всё-таки он здесь учился четыре года между Витебском и Парижем, по современным понятиям — закончил бакалавриат».

Основная же мысль, по словам Дымшица, была показать связь петербургских еврейских художников через неформальные отношения, будь то ученичество или взаимопомощь: «Марк Антокольский покровительствовал Исааку Аскназию, Аскназий — Моисею Маймону, Маймон принимал участие в Шагале, Шагал заботился о Юдовине, Юдовин заботился о молодом, тогда только приехавшем из Минска в Ленинград Давиде Гобермане, Гоберман дружил с Соломоном Гершовым и Анатолием Капланом. Речь о том, что петербургское еврейское искусство — целостное явление, а не просто сумма индивидуальностей. Кто-то уделял еврейской теме большое место, кто-то обращался к ней от случая к случаю. И для всех была важна двойная идентичность — петербургская и еврейская».

Если всё же обратиться к хронологии, отсчёт на выставке можно вести с работы Исаака Аскназия (1856–1902) «Еврейская свадьба» (1893). Это известная вещь, её изображений много в сети, а сам Аскназий — первый еврей, ставший академиком, когда-то он был очень популярен, но сегодня практически забыт. Картина хранится в Русском музее, но её нет на постоянной экспозиции — более того, зрители не видели её в живую примерно с 1940-х годов.

Валерий Дымшиц называет её принципиальной, отправной точкой для выставки. И именно с её появлением в KGallery случилась заминка, связанная с тем, что Минкульт почему-то два месяца не реагировал на соответствующее письмо (чтобы картина из ГРМ попала на выставку, нужно разрешение министерства), поэтому в рамках пресс-превью журналисты увидели пустую стену, а Валерий Дымшиц говорил, что вместо оригинала на какое-то время, возможно, в зале разместят распечатку изображения из сети. Но, как уточнили «Фонтанке» в KGallery, к моменту выхода статьи картина всё же появилась (оригинал, не репродукция).

В соседнем небольшом зале привлекает внимание работа Анатолия Каплана (1902–1980) с памятником Ленину на фоне помадно-розового «цвета Помпадур».

«Анатолий Каплан вернулся в Ленинград из эвакуации в 1944 году и сделал серию потрясающих литографий, связанных с восстановлением Ленинграда (эти работы тоже есть на выставке. — Прим. ред.), — рассказывает куратор. — После чего Каплан, можно сказать, проснулся знаменитым, серия получила очень высокие оценки в прессе. В результате Каплана в 1946 году ни с того ни с сего назначили главным художником Ленинградского завода художественного стекла, хотя до этого он стеклом не занимался. А в 1950 году его выперли с работы в ходе кампании по борьбе с космополитами».

Художник остался без работы, средств к существованию и каких-либо перспектив, исключая, как уточняет куратор, «перспективы ареста и посадки». Каплан был от природы человеком робким и нервным и, по версии куратора, в том паническом состоянии впал в «некоторое безумие», решив, что должен срочно понравиться советской власти, чтобы она его «простила, полюбила и не обижала». Так появилась серия литографий «Революционные памятники Ленинграда».

«Эту серию никогда не выставляли при жизни художника, — говорит Дымшиц. — Потому что скоро, к счастью, поменялся политический климат. Идея была в том, что художник изображал виды Ленинграда, связанные с революцией. Виды расположены так, что напоминают клейма в иконописи».

При этом виды заключены в рамки, стиль которых можно определить как кустарное барокко, и всё это на фоне обоев того самого «цвета Помпадур» с маленькими золотыми серпами и молотами.

«И вишенка на торте, — подводит к кульминации безумия куратор. — Перед памятником Ленину стоит бородатый хасид в шляпе с семьёй: тут и беременная жена, и дети, мал мала меньше. То есть не существовавшие в Советском Союзе религиозные евреи якобы пришли поклониться вождю мировой революции».

По пути от «земного» к «небесному» вас ждёт небольшая экспозиция на лестнице — это раздел «Семейный альбом», где вы найдёте работы Анатолия Каплана и Арона Зинштейна, композиционно отсылающие к семейным фотографиям прошлого века. Гуашь Каплана 1973 года так и называется — «У фотографа». Куратор замечает: «Фотография — очень еврейская штука. В начале XX века евреи были чрезвычайно мобильными, шла многомиллионная эмиграция в США, особенно после революции 1905 года». На новом месте люди шли в ателье и делали фото, чтобы послать карточку родным за океан. Многие художники — тот же Соломон Юдовин — начинали как фоторетушёры, и многие советские фотографы были евреями.

В небольшом коридоре по пути «в синагогу» вас ждёт компактный раздел, посвящённый театру, — именно здесь вы найдёте театральные работы Соломона Юдовина. Валерий Дымшиц делает важное отступление в контексте театральных вещей: в отличие от художников из Москвы, Киева, Харькова, Одессы и Минска, «питерские» не имели двух важных источников заработка: они не могли работать в еврейском театре или в издательстве, которое издавало бы книги на идише — в Ленинграде не было ни того, ни другого.

«Соответственно, если ты что-то такое хотел „ваять“ — ты „ваял“ для себя, — говорит куратор. — Такая социология искусства многое объясняет. Единственный еврейский театр в Ленинграде в 1930-е годы был самодеятельным — Еврейский театр рабочей молодёжи. Художником этого театра и был Юдовин. Вновь подобная сценическая жизнь возродилась только в конце 1990-х годов».

Последний крупный зал отсылает к образу старинной синагоги, и здесь есть работы как художников первой половины XX века, так и ныне здравствующих. Куратор выделяет портрет Феликса Лейбовича кисти Анатолия Заславского.

«В качестве фона на этом портрете, пожалуй, одна из самых важных, нарядных, прославленных архитектурных построек в Восточной Европе — это синагога в местечке Жовква в Восточной Галиции, недалеко от Львова, — говорит Валерий Дымшиц. — Этот портрет — в том числе, высказывание на тему художественной традиции, на которую художник опирается».

Есть тут и «Еврейская сцена» (1920–1930-е гг.) Давида Загоскина (1900–1942) — художника, погибшего в блокадном Ленинграде. Картина изображает еврейские похороны: синагогальный служка бежит вдоль похоронной процессии и собирает пожертвования для бедных.

Поднимаясь по лестнице на небольшой балкон, зритель метафорически оказывается на еврейском кладбище. Здесь есть фрагменты из блокнота Натана Альтмана (1889–1970), который в 1913 году, будучи в гостях у родственников на Волыни, зашёл на местное кладбище и стал зарисовывать орнаменты, которые увидел на памятниках. Так художник стал в некотором смысле первооткрывателем еврейского фольклорного искусства.

«Не знаю, почему блокнот оказался порван, — комментирует компактные экспонаты куратор. — Что Альтман с ним делал, самокрутки, что ли? В архиве художника сохранились вот такие обрывки».

Мотив надгробной стелы повторяется в работе Альтмана для научного журнала «Иудаика», который планировало запустить издательство «Брокгауз и Ефрон». Правда, сам журнал так и не появился из-за Первой мировой.

Заканчивается выставка двумя керамическими пластами, которые тоже напоминают надгробия, но очень условные. Куратор поясняет, что это воспоминание об отошедшем в прошлое камнерезном искусстве.

«Последние надгробия с довольно наивными, а иногда очень экспрессивными орнаментами создавали непрофессиональные камнерезы, — говорит Валерий Дымшиц. — Зачастую это что-то, что хотел создать неумелой рукой, например, сын в память об отце. Это как бы надгробие памяти родителей Анатолия Каплана. Они погибли в оккупации в его родном Рогачёве, здесь есть дата — 1941 год. В этих вещах видно, что Каплан будто „разучился“ рисовать — он изображает дурашливого льва на памятнике отца и такую же наивную птичку на надгробии матери».

«Местечко на Фонтанке», конечно, предполагает понимание зрителем атрибутов еврейской культуры и иудаизма, особенно если геополитические события на Ближнем Востоке по тем или иным причинам не проходят мимо вас. Однако главная мысль проекта, кажется, в том, что «ситуация» никогда не была простой, но даже в XX веке художникам удавалось сохранять связи, наводить мосты, работать и, как сейчас говорят, «проявляться». «Местечко на Фонтанке» — пространство не буквальное, а символическое, общий дом, эдакий небольшой корабль на волнах истории. Проект звучит не слишком оптимистично, но в чём-то обнадёживающе, и, что особенно приятно, он лишён гигантомании и идеологии «блокбастеров» больших музеев.

специально для «Фонтанки.ру»

Первоисточник: fontanka.ru »