Про Микеланджело, родившегося 6 марта 1475 г., никак не скажешь: «как жаль, что он не стал поэтом» – хотя дар выражать свои эмоции словами ему был так же не чужд, как Пушкину – дар выражать эмоции пером рисовальщика, а не только поэта. Оба этих гения вполне реализовались в тех «медиа», в которых работали – а Микеланджело еще к тому же была дарована долгая продуктивная жизнь, 88 лет, плодами которой мы восхищаемся до сих пор и будем восхищаться вечно.

Когда мы говорим «Микеланджело», то представляем себе громадные и невероятные в своей выразительности мускулистые тела атлетов, изображающих библейских и аллегорических персонажей – Давида, Моисея – производящие впечатление даже на самого неискушённого зрителя, ничего не знающего о том, ктò их автор.

Кажется, что этого не может быть — кто ж не знает величайшего гения позднего Возрождения! — но до нас по счастливому и не случайному совпадению дошло свидетельство как раз такого человека, причем русского: путешествовавшего в 1697-99 годах по Европе стольника Петра Андреевича Толстого, будущего графа и предка всех носителей этой фамилии. Лицезрев в капелле Медичи флорентийской церкви Сан-Лоренцо статуи работы Микеланджело, он, потрясённый, записывает в своём путевом дневнике:

«В той же церкви у стен поделаны из розных же мраморов гробы, в которых лежать будут тела древних Флоренских великих князей. Между теми зделан гроб, где лежать по смерти телу нынешняго грандуки, то есть великаго князя флоренскаго. Те гробы поделаны такою преузорочною работою, что уму человеческому непостижно. И над теми гробами поставлены персоны вышеименованных древних Флоренских великих князей, также и нынешняго великаго князя флоренскаго персона над ево гробом стоит. А высечены те их все персоны из алебастру изрядным мастерством и с такими фигурами, которых подробну описать невозможно».

Хочется сказать в духе петровского времени – полно, да что ты врёшь, Петр Андреич! Слова на то нам и дадены, что ими всё описать можно. Но в языке Петра Толстого действительно еще трагически не хватает искусствоведческих терминов. Как он может «подробно» описать мраморные статуи, реалистично изображающие обнажённые фигуры? «Болван поганский»? Лучше вообще никак…

И уж тем более не хватило бы ему слов для адекватного перевода скупого, словно бы тоже высеченного из камня четверостишия, которое сам скульптор написал как бы от имени самой выразительной из медицейских статуй, «Ночь». Это лишь полтораста лет спустя смог сделать другой русский аристократ, Фёдор Тютчев:

Молчи, прошу, не смей меня будить.

О, в этот век преступный и постыдный

Не жить, не чувствовать — удел завидный...

Отрадно спать, отрадней камнем быть.

Эту напряженную мучительную сжатость, характерную Микеланджело-поэту так же, как Микеланджело-скульптору, еще сто лет спустя подметил русский поэт (и архитектор по образованию) Андрей Вознесенский, описывая другую микеланджеловскую статую, «Скорчившийся мальчик» – единственную, кстати, статую Микеланджело, постоянно «прописанную» в России, в Эрмитаже:

«Скрюченный мальчик» резца Микеланджело,

сжатый, как скрепка писчебумажная,

что впрессовал в тебя чувственный старец?

Тексты истлели, скрепка осталась…

И, словно споря с собственным утверждением «тексты истлели», Вознесенский к 500-летию Микеланджело сам перевёл несколько стихотворений величайшего скульптора – подыскивая такие же необычные, новаторские средства выразительности, как и сам он – полтысячелетия назад. Так, переводя «Мадригал» с понятным на всех языках рефреном-призывом O Dio, o Dio, o Dio!, русский авангардист XX века решительно отказывается от банального «О Боже!» – но не удовлетворяется и восторженным «О Диво!». А выбирает неожиданный путь:

МАДРИГАЛ

Я пуст, я стандартен. Себя я утратил.

Создатель, Создатель, Создатель,

Ты дух мой похитил,

Пустынна обитель.

Стучу по груди пустотелой, как дятел:

Создатель, Создатель, Создатель!

Как на сердце пусто

От страсти бесстыжей,

Я вижу Искусством,

А сердцем не вижу.

Где я обнаружу

Пропавшую душу?

Наверно, вся выкипела наружу.

И сам объяснил: «В строфах идет ощущаемое почти физическое преодоление материала, ритм с одышкой. Поэтому следует поставить тяжеловесное слово «Создатель, Создатель, Создатель!» с опорно направляющей согласной «д». Ведь идет обращение Мастера к Мастеру, счет претензий их внутри цехового порядка».

Что ж – при всей спорности перевода, утверждение Вознесенского о внутрицеховом характере претензий Микеланджело и Создателя принять можно – хотя бы в поэтическом смысле.

Первоисточник: godliteratury.ru »