В демонстрационном зале московского ГУМа, где ежегодно в начале мая собираются представители московского литературного сообщества, чтобы узнать имена финалистов "Большой книги", в середине октября собрались представители московского итальянистского сообщества, чтобы узнать имена победителей очередного, 15-го по счету, сезона русско-итальянской литературно-переводческой молодежной премии "Радуга", вдохновленной главой московского представительства банка "Интеза" Антонио Фàллико и проводимой возглавляемой им ассоциацией "Познаём Евразию" в сотрудничестве с Литературным институтом им. Горького, преподаватель которого, руководитель семинара перевода итальянской литературы Анна Ямпольская, ведет премию.

Премия вручается в четырех "перекрестных" номинациях: двум писателям, русскому и итальянскому, в возрасте от 18 до 35 лет (премия - €5000); и двум переводчикам, с русского на итальянский и с итальянского на русский, в том же возрастном диапазоне (премия - €2500).

В этом году по решению двух жюри, русского и итальянского, они оказались распределены следующим образом.

Российский победитель в номинации «Молодой писатель» - Марго Гритт, рассказ «Секретик»;

Итальянский победитель в номинации «Молодой писатель» - Матильда Бальбони, рассказ «Красные машинки»;

Российский победитель в номинации «Молодой переводчик» - Екатерина Лобкова за перевод рассказа «Красные машинки» Матильды Бальбони;

Итальянский победитель в номинации «Молодой переводчик» - Джованни Полицци за перевод рассказа «Глаза Модильяни и уши ван Гога» Иветты Меликян.

Выступая на церемонии (по зуму), посол Италии в России Алексей Парамонов напомнил: когда блокируются официальные связи, продолжают действовать тропы народной дипломатии. Глава "Мосфильма" (и старый друг Антонио Фаллико) Карен Шахназаров заявил: "Я всю жизнь посвятил кино, но для меня литература первична. Хорошее кино появляется там, где есть хорошая литература". Глава АСПИР (и некогда - лауреат "Радуги") Сергей Шаргунов выразил надежду "увидеть блок итальянских авторов - победителей «Радуги»" в журнале "Юность", главным редактором которого он является. А в начале декабря - увидеть их живьем на международном писательском форуме в Москве. Ректор Литинститута, член жюри Алексей Варламов напомнил, "замыкая" речи предшествующих ему ораторов, что знаменитый "Курьер" был изначально повестью - опубликованной как раз в "Юности". "Мы любим читать молодых авторов и благодаря этому узнать, что волнует молодёжь в двух странах. Оказывается, волнуют общие проблемы" - заявил ректор-писатель.

Другой член жюри, мастер Литинститута Андрей Геласимов: подошел к вопросу со своей стороны: "У меня есть опыт художественного перевода, - заявил он, - и для меня всегда было самоё сложное - избегать соблазна улучшить оригинал. Надеюсь, эти упрямые девушки справятся с таким соблазном".

Под "упрямыми девушками" подразумевались русские участницы; с итальянской же стороны победил "упрямый юноша" - преподаватель итальянского языка из Праги Полицци. С разрешения оргкомитета премии мы републикуем из ежегодного альманаха русский рассказ Иветты Меликян и его итальянский перевод.

Мой отец пишет стихи, больше он ничего не делает. Он один из величайших неизвестных поэтов мира.

Кинофильм «В горах мое сердце»

***

В Талдомском районе полно журавлей, болот, оленей, земляничных полян и всего один поселок Вербилки. В свою очередь, в Вербилках всего один Яша, а у Яши всего одна жена Фая. Нас с Яшей, нынче девяностодвухлетним, долго не знакомили — в двухтысячном году, когда он приехал навестить кисловодских родственников, я еще не умела разговаривать. Мы познакомились в Витебске через десять лет, на похоронах моей прабабушки, Яшиной родной сестры. Тогда скопление людей напоминало черную дыру, эта беспросветная пучина безжалостно засасывала всякого, оказавшегося рядом (таково свойство скорби). Лишь один Яша не был черным мавром, он пришел на похороны в красном пиджаке, синих брюках и желтом галстуке. «Яша, почему вы такой разноцветный и не траурный?» — тут же спросили его. «Ну смотрите, если взять синюю краску и смешать с желтой и красной, получится черный», — тут же ответствовал Яша. После похорон, как и полагается в Витебске, он схватил Фаю за талию и полетел над городом. Говорят, в тот день горожан мучили кошмары — всю ночь чьи-то всхлипы проникали в сны. Яша плакал по сестре. Второй раз мы встретились с ним через целых семь лет после похорон. Сезонная аллергия, вызванная буйством кавказского разнотравья, погнала меня в стерильное Подмосковье, к деду. «Там будет полегче», — сказал моей маме врач. И был отчасти прав. Аллергия вышла на Савеловском вокзале, и на каком-то километре, подъезжая к Вербилкам, на ее место села акклиматизация. Вербилки — поселок городского типа, по сравнению с обычными городами — аскетичная келья монаха. Ничего лишнего. Убранство поселка красил лишь фарфоровый завод «Гарднер», где и работал когда-то Яша художником. В любой день поселок пребывал в летаргическом состоянии. Ему снились жирные лоси, чешущие свои рога об коряги, шубы из мха, охотники и браконьеры с собаками, толстозадые бабы и их худощавые мужья, волнующие гравий колесами велосипедов, флегматичная река Якоть, позеленевшая от однообразия собственной жизни. Ему, несомненно, снился и Яша с Фаей, и я снилась ему тоже, но не так часто. Первый раз я появилась во сне поселка летом, в две тысячи десятом году. Стояла засуха, из леса выползали гадюки, горели торфяные болота. Из-за смены климата мне нездоровилось, и две недели я пролежала дома, рассматривая все его углы и стены. А стен в этом доме было ровно шестнадцать, и только две из них не были заняты картинами. На одной из свободных стен была книжная полка, а у другой стоял шкаф, где хранился тонкокожий фарфор. Все тарелки и кружки этого сервиза были с браком. В конце каждой смены Яша выискивал на «бракованных полках» завода особенно неказистые изделия, чтобы на выходных нарисовать на них свои узоры. Кривые носики чайников и волнистые края чашек покрывались лиловыми грушами и воображаемыми пейзажами с единорогами, пардусами и грифонами.

Под моей кроватью валялся этюдник на курьих ножках (дед расписал их на манер сказки). Когда они ссорились с Фаей, Яша уезжал на дачу с этим этюдником и писал маслом лесные пейзажи. Но однажды после ссоры он приехал с портретом жены. На картине, стилем похожей на Пиросмани, пышнотелая Фая в наряде боттичелевской Хариты пускает бумажные самолетики, они превращаются в бомбардировщики и палят по деду, при этом сама Фая норовит улететь, а дед, изрешеченный выстрелами, держит ее за мизинец. На картине держать Фаю ему помогают два гуся — Геродот и Эсмеральда (питомцы Яши и Фаи, которых они держат вместо сторожевых псов). Тем летом злобная Эсмеральда укусила меня за ногу. В наказание гусю Яша купил на базаре ее сородича и приготовил на глазах у провинившегося. Эсмеральда истошно вопила. После была написана картина, где в сине-зеленом небе летают сваренные гуси...

Чего только не было в жизни у Яши. Головокружительной карьеры художника, например, не было, денег и холстов в нужном количестве тоже. Когда Яше исполнилось тринадцать лет, за два года до войны, государство отправило его учиться в художественное ремесленное училище города Дулево, разлучив его со всей семьей на долгие годы. Оттуда его распределили на фарфоровый завод Вербилок, где он и проработал всю свою жизнь. Но в свободное от работы время художник, как у Мандельштама, изображал глубокий обморок сирени и недомалевывал вуали. Фая говорила, что у Яши глаза Модильяни и уши Ван Гога. Из всех его написанных работ моя любимая — «Кентавры, пасущие стадо овец». Сейчас Яша пишет исключительно портреты друзей и родственников, которые все чаще превращаются в часть надгробной плиты. Но к автопортрету он еще не приступал. В свое время он питал мертвое хладнокровие к своим выставкам, а из-за нежелания расставаться с фантасмагорией своих картин, не вступил в Союз художников. Когда я лежала дома с температурой, он читал мне стихи, перепечатанные когда-то в советском самиздате на тонких, просвечивающих с двух сторон листочках с покосившимися строчками. Задокументировать, забальзамировать, а после, во время ненастий и бурь, — воскресить одним движением мысли, как дрожащий голос деда тихо напевал: «Был домик в три окошка, в такой раскрашен цвет, что даже в спектре солнца...».

…в ту ночь огонь, как дикий зверь, набросился на лес. В газетах потом напишут — «Опилки
лесничество
халатное отношение к…». Но тогда в пятистах метрах от дома трещали заборы, ломались как спички многолетние деревья. В лесу был сарай, а в нем наша собака Рада. Дед бросился в горящий лес один, а прибежал со скулящим охотничьем псом, поджавшим свой лохматый хвост. Фая заварила чай, приласкала дрожащую Раду. Мы сидели вчетвером на кухне, пили душистый смородиновый лист и старались не смотреть на пожар. Все тогда казалось мне дурным сном, моя лихорадка никак не проходила, и дед гладил меня по горячему лбу своей холодной тонкой ладонью.

— Это из-за меня загорелось? — спросила тогда я спросонья. И Фая заулыбалась. Была глубокая светлая ночь. Яша читал рассказ малоизвестного писателя из того же самиздата (если перевернуть книгу, то были уже не стихи, а проза). Писатель рассказывал об Александре Македонском. Будто он не умер в тридцать два года, а просто упал с лошади, повредил память и был взят в плен, а затем и продан вавилонянами в рабство. Однако через много лет, будучи глубоким стариком, он случайно увидел монету со своим профилем, и только тогда память вернулась к нему. С тех пор уже немощный и старый Александр ходил вдоль береговой линии и пытался выведать у торговцев, что стало с Гефестионом, его верным полководцем, но над ним все только смеялись.

На следующее утро лес еще тлел, он тлел и через утро, и всю неделю после. Яша проснулся рано и, прихватив с собой все свои лесные пейзажи, вышел из дома, не разбудив даже чуткого пса. Пока все спали, он молча выставил у дымящихся развалин свои пейзажи, вместо мольбертов были автомобильные шины, лавочки. Он рисовал этот лес половину своей жизни. Все его тропы, все покосившиеся незаконные гаражи и хибары, ограждения с курами и петухами, трухлявые, но живописные пни. Все, что сгорело за одну ночь, но осталось в памяти и на холстах. Никто из односельчан не верил, что Яша настоящий художник, но тем же вечером почти у каждого дома висела его картина.

В сентябре я приехала домой и сказала маме, что хочу учиться живописи.

— Неужели, пример деда тебя ничему не научил, — ответила мне она, — хочешь, как Яша, жить в богом забытой деревне и захламлять дом картинами?

Текст: Михаил Зильев

Первоисточник: godliteratury.ru »