Эли Визель в своих воспоминаниях очень живо описывает свою первую встречу с Ребе в начале 1960-х годов. “Этот простой разговор, – пишет Визель, – длился почти всю ночь” и “стал поворотной точкой в моем творчестве”.1

В 1964 г. Визель опубликовал роман “Врата леса”, четвертая глава которого – “Зима” – представляет собой рассказ о его первом визите к Ребе.2

Это очень тяжелое, полное боли, рвущее сердце повествование. Конечно же, ключевым вопросом разговора был Освенцим: “Как вы можете верить в Б-га после Освенцима?” Но по мере развития беседы от эмоции к эмоции и от аргумента к контраргументу Ребе понемногу подталкивал посетителя к тому, чтобы тот понял зачем попал сюда, какими были глубинные мотивы его визита.

– Чего вы от меня ждете? – спрашивал Ребе.

На что Эли Визель ответил:

– Ничего. Абсолютно ничего!

Но Ребе не терял терпения.

После нескольких часов хождения по кругу наступил момент прозрения. Эли Визель, наконец, понял, зачем он пришел к Ребе.

– Вы спросили, чего я жду от вас, и я сказал, что ничего не жду. Я ошибался. Я хочу, чтобы вы заставили меня плакать.

Исходная, гораздо более длинная версия этой книги, написанная на идише, получила название “Ночь”. В ней Эли Визель описывает смерть своего отца в Бухенвальде и признается, что так тяжело пережил это событие, что с тех пор не мог плакать: “Я не плакал, и это причиняет мне больше всего горя: я не способен плакать. Сердце окаменело, источник слез иссяк”.

Что ответил Ребе? Как вообще ответить на такую настоятельную просьбу человека?

– Плакать недостаточно, – с любовью сказал он. – Я научу вас петь.

Мы видим, как в этой необыкновенной беседе настрой Ребе на позитивное восприятие мира проявляется во всей его эмоциональной сложности. Слезы Эли Визеля не отвергаются, Б-же упаси. Необходимо встретиться лицом к лицу со своей болью, какой бы огромной она ни была, и глубоко прочувствовать ее, чтобы ослабить ее мертвящую хватку на душе. Но ответ Ребе ясно дает понять, что конечная цель не в этом, – еще важнее то, что приходит после слез. Ребе фокусирует внимание именно на этом, именно эту мысль он хотел донести до начинающего писателя.

Ребе понимал, что для настоящего исцеления Визелю нужно не только научиться плакать, но и снова обрести желание и способность петь.

Убежденность Ребе в том, что печаль не должна поглощать радость, а слезы – заглушать песню в наших сердцах, предназначалась не только для Эли Визеля. Это был глубинный диагноз, поставленный еврейской душе после катастрофы Второй Мировой войны. В то время как многие расходовали силы на то, чтобы увековечить память об ужасающей гибели евреев, Ребе последовательно направлял внимание, свое и других, на чудесное продолжение еврейской жизни в различных ее формах. Воистину, для Ребе простое выживание никогда не было конечной целью: мало выжить – следует все время идти вперед, к счастью.

Ребе прикладывал огромные усилия, чтобы сместить центр внимания и самоощущения еврейского народа с огромной трагедии Холокоста на светлое будущее и радостное настоящее. Он не пытался, Б-же упаси, обесценить или преуменьшить недавнюю трагедию. Ребе работал над тем, чтобы трагедия не стала той единственной призмой, через которую еврейский народ смотрит на свое прошлое, настоящее и будущее.

Вот что писал Джонатан Сакс: “Я прочитал много “пост-холокостных” трудов по еврейскому богословию. Все они задаются одним и тем же вопросом: что сегодня объединяет нас, еврейский народ, невзирая на все наши разногласия и споры? И я читаю в них один и тот же ответ: сегодня нас объединяют в единый народ воспоминания о Холокосте, страх перед антисемитизмом. Нас объединяет то, что другие нас ненавидят.

Ребе учил диаметрально противоположному. Нас объединяет, говорил он, не то, что нас ненавидят другие, а то, что нас любит Б-г; нас объединяет то, что каждый из нас – частица Б-жественного Присутствия, и вместе мы являемся физическим присутствием Б-га на земле. Несомненно, это послание – духовное, мистическое, каким бы оно ни было, – намного мощнее и благороднее, чем его альтернатива”.

Рассказывают, что однажды к Ребе пришел расстроенный еврей и стал жаловаться, что его дети ассимилировались.

– Что я делал не так? – вздыхал он. – почему они не пошли по пути, которому я их учил? Ай, ви швер эс из цу зайн а Ид, – вспомнил он старую поговорку (на идиш это значит “Ой, как тяжело быть евреем...”).

– Вы часто это повторяете? – спросил Ребе.

– В тяжелые времена – а их немало, – да, частенько...

– Это и было тем посланием, – мягко сказал Ребе, – которое услышали ваши дети, и тем впечатлением от иудаизма, которое они от вас получили.

– Есть другая еврейская поговорка: “С’из гут цу зайн а Ид” – “как хорошо быть евреем!” – с блеском в глазах продолжил Ребе. – Постарайтесь “сменить пластинку”, и дети станут по-другому относиться к своему наследию.

В дополнение к широкомасштабным стараниям переориентировать евреев с прошлых бед на былые победы, Ребе также изменил внутреннюю культуру и манеру служения Всевышнему внутри своей собственной общины. Исторически сложилось так, что хасидизм Хабада придерживался строгой, интеллектуальной, крайне сосредоточенной формы молитвы и медитации. В синагогах Хабада не было шумного пения и танцев, свойственных многим другим направлениям, особенно тем, что возникли на заре хасидизма.

Под руководством Ребе в Хабаде появилось пение, хлопанье в ладоши, танцы, а в некоторых случаях даже громкий свист. На место строгой личной сосредоточенности Ребе привнес совместную радость и эмоциональный восторг. отличительной чертой собраний хабадников под его руководством стало ликующее пение и духовный экстаз.

Интересно, что это важное изменение в духовной практике Хабада произошло благодаря не только усилиям самого Ребе, но и из-за “святой хуцпы” (наглости) одного из его хасидов.

Залмон Яффе, хабадник из Англии, проводил праздник Шавуот 1970 г. с Ребе в Бруклине.3 Во время первой вечерней трапезы Яффе спросил у Ребе, почему в его синагоге не поют молитвы вечерней службы на мелодию какого-нибудь красивого нигуна. Ребе ответил, что он не слышал, чтобы в шуле его тестя использовали нигун, поэтому, по традиции, у него это тоже не принято.

Яффе собрался с духом и возразил:

– Это был Любавич прошлых лет. Сегодня мы живем в другом мире, где нам нужны веселые нигуны. Я здесь уже две недели и не слышал, чтобы [хасиды] пели...

– В этом – твоя вина, – решительно сказал Ребе.

– Я всего лишь солдат, – запротестовал он.

– Если так, то я “приказываю” тебе петь, – сказал Ребе. – Завтра мы будем петь [во время молитвы], и те, кто сейчас здесь присутствует, если будут завтра, тебе помогут.

Позже Яффе рассказывал:

Я чувствовал себя как Нахшон бен Аминадав, который первым прыгнул в Красное море еще до того, как оно расступилось. Собравшиеся долго не решались присоединиться ко мне. После службы один еврей стал отчитывать меня за то, что я пел в шуле без указания Ребе. Я объяснил, что это было указание Ребе, и он рассыпался в извинениях.

Во время дневной трапезы я поблагодарил Ребе за то, что он помог мне с нигуним, но мне все равно было трудно. Ребе сказал, что завтра будет намного легче, и так оно и было.

Ребе обладал сверхъестественной способностью согласовывать требования прошлое с нуждами настоящего, и он никогда не упускал из виду будущее. Если хасиды Ребе хотели выразить свои духовные стремления и чувства пением во время молитвы, а весь еврейский мир отчаянно нуждался в возрождении из руин прошлого, то мы должны петь! Прошло время спокойного созерцания, пришло время открытого веселья.

Эмоциональный, полный радости подход к еврейской жизни, столь непохожий на Хабад прежних лет, быстро стал определять общую атмосферу собраний хабадников, от фарбренгенов с Ребе в Краун-Хайтс до шаббатних трапез в “домах Хабада” по всему миру. Влияние таких грандиозных перемен не осталось незамеченным и недооцененным. Существует множество свидетельств того, как жизнь людей преображалась, когда они оказывались в вихре энергичных песен, танцев на хасидских собраниях Ребе и молитвах в синагоге. Вот трогательный рассказ писателя Харви Свадоса, описывающий его первые впечатление от встречи с Ребе в Бруклине.4

Глядя на прихожан, я увидел то, что, должно быть, видел Ребе: самое замечательное собрание, и я его никогда не забуду.

Я не мог следовать сложной линии его рассуждений (на идише), с притчами, взятыми из традиционных хасидских преданий и из повседневной жизни, переплетенными с абстрактной философией. Поэтому я стал разглядывать окружающих: раввинов, торговцев, ученых, мелких бизнесменов, студентов, рабочих. Все они слушали с таким вниманием, какого я никогда не встречал ни в учебной аудитории, ни на религиозном или политическом митинге
Именно тогда началось пение.

Сначала оно было стихийное, [но] вскоре им стал “дирижировать” Ребе: он, не вставая с места, весело взмахивал руками и раскачивался в такт музыке. Простая песня поднялась до безудержного энтузиазма, а припев повторялся десять, пятнадцать раз, все громче и все быстрее. Только каменный мог бы устоять перед этим мощным потоком радостной энергии”.

Ребе стремился привнести хасидские представления о радости в самые основы еврейской жизни, изменить тональность еврейской жизни и истории с пронзительной и заунывной минорной мелодии на буйный и радостный марш победы. Хватит думать только о бесчисленных преследованиях и бесконечных изгнаниях. Нужно направить силы и внимание на то, чтобы проложить путь к приближающемуся свету Освобождения.

Этот новый путь к демонстративному, физическому выражению радости был основан на понимании ее мотивационной силы. Если вспомнить о том диагнозе духовного состояния и потребностей, которые поставил Ребе своему поколению, мы поймем, почему он изменил общепринятые в Хабаде обычаи. Как видно из следующей истории, он это сделал ради больших и глубоких целей.

В те времена свистеть на еврейских собраниях не было принято. Честно говоря, большинство религиозных евреев воспринимало свист как неприемлемое поведение или даже откровенное неуважение.

Так что Ребе на большом собрании хасидов в Пурим 5730 (1971) г. вызвал настоящий переполох, призвав тысячи сконфуженных хасидов дружно свистнуть, тем самым превратив свист в часть праздника и молитвы. Эту дерзкую и пьянящую сцену прекрасно описал раввин д-р Меир-Мишель Абехсера,5 присутствовавший на том вечере:

На праздник Пурим я был на хасидском собрании с Любавичским Ребе. Нас было несколько тысяч человек, все пели и хлопали в ладоши.

.. [Вдруг], внезапно, Ребе повернулся в мою сторону и посмотрел мне прямо в глаза; он приложил два пальца ко рту и кивнул в мою сторону, несколько раз. Я не мог понять, что он имеет в виду... У меня мелькнула мысль, что он велит мне свистнуть, но я ее отмёл. Как может столь благородный человек просить о такой нелепице!

Я оглянулся, чтобы понять, не обращается ли он к кому-то за моей спиной, но увидел, что там смотрят на меня. Тогда я поднес два пальца ко рту и стал ждать.

Лицо Ребе просияло от радости. Это было то, [чего он ждал]!

Свистнув первый раз, я ощутил нечто новое, неизведанное. Вскоре ко мне присоединились другие, и вот уже свистели сотни человек. Воздух взорвался пронзительными звуками. У меня на нижней губе был волдырь, и мне было больно свистеть. Но Ребе не позволил мне остановиться. Он воспринимал все это весьма серьезно.

Ребе призвал свистеть энергичней, и тут в моем внезапно пробудившемся воображении возникли густые и грозные черные облака, рассыпающиеся в прах. Мы своим совместным свистом заставили отступить тьму. Наши мысли очистились от всего наносного
Всякий соблазн, о котором нашептывала “другая сторона”, смело поднятым нами ураганом. Ложные доводы разлетелись как испуганные летучие мыши, когда мы укрепили стены наших сердец, чтобы подготовиться к тотальной войне. Мы сражались, кинув вызов тем неразумным эмоциям, которые выдают себя за мысль, но суть которых всего лишь ветер. Мы отбросили всех призрачных врагов, не понеся никаких потерь; даже у певцов не заболело горло, когда они подпевали нашему свисту.

Наша последняя трель прозвучала как жалобный звук бараньего рога ... репетиция Освобождения.

Из описания Абехсеры становится понятно, что то экстатическое состояние перевернуло сознание множества присутствующих. И все же не все отнеслись к этому события одинаково.

Несколько лет спустя, в рош ходеш хешван 5736 (1975) г. фотограф сделал снимок Ребе на фарбренгене, где он побуждает собравшихся свистеть. Эта фотография появилась в популярной еврейской газете.6

Хотя статья в газете была написана в благоприятном духе, начали поступать письма от многих людей, ошеломленных таким легкомысленным поведением, тем более со стороны Ребе! Пришли также письма в защиту Ребе, но критики не унимались.

Несколько месяцев спустя, на фарбренгене в честь Пурима, Ребе вернулся к этой полемике:7

Прошло несколько месяцев, и я все надеялся, что кто-нибудь укажет источник, дающий обоснование нашему свисту, но этого не произошло.

Далее Ребе приводит многочисленные примеры свиста из Письменной и Устной Торы, выделив ряд общих тем, присутствующих во всех историях. Например, то, что свист – признак раскованной и безудержной радости. Такое экстатическое выражение, сопровождая мицву, подразумевает, что человека полностью отождествляет себя с действием, а также с Б-гом, Который повелел это сделать.

Хасидизм учит, что когда человека переполняет радость, он не может не танцевать и петь, потому что возможность соединиться с Б-жественным должна выражаться в подлинном безудержном восторге.

В Книге Шмуэля8 описывается, как царь Давид скакал и плясал перед народом, когда перевозил в Иерусалим Ковчег, который прежде был захвачен, а затем возвращен филистимлянами. Царя Давида тоже осуждали за такое буйное, не достойное царя поведение, но он оправдывал свои действия тем, что таким образом призывал народ к большей святости. По словам Ребе, “царь Давид намеренно вел себя таким образом, исполняя мицву, вызывающую большую радость”.

Ребе также привел отрывок из Рамбама,9 утверждавшего, что, как видно из Торы, плясать и скакать ради мицвы или духовных целей не только разрешено, но и является проявлением духовного величия.

Ребе также отметил, что о свисте говорит Талмуд,10 выводя из стиха “Я свистом соберу их”, 11 что свист – признак скорого прихода Машиаха: Б-г свистом соберет изгнанников, как комментаторы объясняют этот стих.

Основываясь на этом, Ребе приходит к выводу:

.. Когда есть возможность усилить желание и радость еврея при исполнении заповеди, то если есть даже [небольшая] вероятность, что с одним из присутствующих случится геула – освобождение от его йецер ѓа-ра, пусть даже освобождение произойдет через много лет, то свистеть – это заповеданное дело, [чтобы пробудить душу к служению Всевышнему].

..Тем более, когда мы видим, что некоторых случаях евреи благодаря такому свисту кардинально изменились [в своих духовных проявлениях], перешли от одной крайности к другой!

В нашей ситуации, когда мы свистели, среди нас были евреи, которые именно тогда преисполнились решимости впердь исполнять практические заповеди. Именно о таких случаях Рамбам учит, что следует вести себя подобно царю Давиду, “плясать и скакать” изо всех сил!

Тем более, когда свист был [не случайностью, а] исполнением преднамеренного плана. Этот план сработал, пробуждая и раскрывая добро, дотоле скрытое во многих евреях.

..Благодаря этому [свисту] мы скоро получим исполнение обещания: “В тот день Г-дь свистом соберет [еврейский народ]”12 со всех концов земли. [И там же сказано:13 ] “И вы будете собраны один за другим”, так что ни один еврей не останется в изгнании.

Пусть это произойдет с добром и милосердием, вскоре, в наши дни!

Когда Ребе покидал фарбренген, он встретил издателя газеты, где была опубликована статья, положившая начало дискуссии. Ребе замедлил шаг и сказал с улыбкой: “Этот урок я дал благодаря вам”.

Перенос акцента духовности был не просто стратегическим решением, которое было основано на глубоком понимании человеческой психологии и вызвано наступлением новых времен. Да, мрачный комплекс жертвы и память о преследованиях довлели над еврейским самосознанием и вносили свой вклад в серьезный упадок еврейской жизни. И все же особое внимание Ребе к радости в первую очередь связано с радикальным учением раннего хасидизма, начиная с Бааль-Шем-Това.

Исторически сложилось так, что хасиды всегда отличались буйной радостью, задолго до того, как это стало популярным и приемлемым. До того как их стали называть хасидами, они назывались фрейлихе – “счастливые”.14

До ХVIII века религиозная мотивация во многом определялась учением о вознаграждении и наказании, социальным давлением, вплоть до херема – отлучения от общины. Эта система в целом была вполне действенной и подходила для общего социально-культурного климата того времени. На протяжении веков религия была серьезным делом. Б-г требовал постоянного покаяния и очищения от грехов. И радость как таковая просто была не востребована средневековым иудаизмом. Поэтому упор ранних хасидов на безграничную радость стала потрясением для всей еврейской религиозной системы.

Так, в 1801 г. основатель Хабада рабби Шнеур-Залман из Ляд был заключен в тюрьму из-за доноса царскому правительству от противников хасидского движения. Первый пункт навета заключался в том, что хасиды создали новую религию, поскольку “…в книгах основателей хасидизма говорится, что человек должен всегда быть счастливым, – не только во время молитвы, но и все время. Эта идея противоречит еврейской религии...”15

Радость противоречит иудаизму? С чего они взяли?! Чтобы правильно понять это странное заявление, а также новизну хасидского учения, нам нужно копнуть поглубже.

Конечно, концепция симха шель мицва (радость от исполнения заповеди) всегда была неотъемлемой частью еврейского учения. Моше ясно говорит в Торе: “За то, что не служил ты Г-споду, твоему Б-гу, с радостью и с веселым сердцем от обилия всего, служить ты будешь твоему врагу...”16 Подобным же образом сотни лет спустя царь Давид воскликнул: “Служите Г-споду с радостью!”17

Более того, знаменитый каббалист рабби Ицхак Лурия, известный также как Аризаль, однажды сказал,18 что все его духовные достижения были наградой за безграничную радость при соблюдении мицвот.

Радость, упомянутая в этих источниках, традиционно понималась как чувство удовлетворения от изучения Торы и исполнения заповедей. Когда же речь заходила о повседневных аспектах жизни, явно не связанных со служением Б-гу, радость считалась чем-то несущественным, а то и предосудительным.

В эту устоявшуюся картину ворвался Бааль-Шем-Тов, провозгласив: “Еврей всегда должен стремиться к радости!”19 В любое время, то есть не только при выполнении заповедей. В обоснование этого, казалось бы, радикального утверждения Бааль-Шем-Тов ссылался на сказанное в Пиркей Авот: “Пусть все твои деяния совершаются во имя Небес”.20

Основываясь на этом и подобных высказываниях, Бааль-Шем-Тов учил, что все, что человек делает – ест, спит, ведет дела и даже отдыхает, – все это может быть частью служения Б-гу при условии, что совершается с надлежащими намерениями. Таким образом, если человек служит Б-гу всеми своими поступками, то указание царя Давида служить Б-гу с радостью применимо всегда и во всех ситуациях.

Это была хасидская революция, совершенная Бааль-Шем-Товом. Ребе только подтвердил этот подход: радость необходима не только в религиозных вопросах, но и во всех сферах жизни.

У рабби Дов-Бера, второго Любавичского Ребе, была капеле (хасидский хор) и группа наездников, выступавшая с чудесами вольтижировки на свадьбах и тому подобных радостных событиях. Среди тех, кто выступал на свадьбах в группе наездников, радуя жениха и невесту, был сын рабби Дов-Бера, рабби Нохум. Сам рабби Дов-Бер наблюдал за пением и выступлениями из окна.

Однажды рабби Дов-Бер велел капеле и наездникам выступать в обычный будний день. Внезапно рабби Нохум упал с лошади. Когда рабби Дов-Беру сообщили, что его сыну угрожает серьезная опасность, он махнул рукой в знак того, что представление следует продолжать. Через некоторое время, когда в представлении был перерыв, рабби Дов-Бер отошел от окна и направился в свою комнату. Вызванный врач после осмотра рабби Нохума сказал, что положение больного не столь серьезно, как казалось. Доктор наложил гипс на сломанную ногу, и все завершилось вполне благополучно.

Позже рабби Дов-Бера спросили, почему он велел певцам и наездникам продолжать выступление в то время, как его любимый сын лежал раненый.

Вот что он ответил:

Лучше спросите меня, почему я попросил певцов и всадников выступить в будний день. – Сегодняшний день должен был стать тяжелым днем для моего сына. Я видел, что в Небесном Суде против него выдвинуто серьезное обвинение. Я видел только один выход: поскольку радость смягчает атрибут суда, я призвал хор петь и попросил наездников радовать сердца людей своими номерами.

Сотворенная ими радость смягчила строгий приговор против моего сына, но не отменила его полностью. Вот почему он упал с лошади и сломал ногу. Однако продолжавшееся веселье ослабило даже это. С Б-жьей помощью, Нохум выздоровеет в самое ближайшее время.21

Представление о том, что радость – самый действенный способ влиять на высшие миры, кажется нелогичным. Мы обычно считаем, что чистосердечная молитва должна быть полна слезами и отчаянием. На первый взгляд, в этом есть смысл, поскольку именно в молитве мы просим о том, в чем отчаянно нуждаемся мы сами, наши близкие или мир вокруг нас. Эта история предлагает нам другой взгляд на мир. Но как это происходит?

Однажды во время личной встречи с хасидом, с пессимизмом смотревшим на свое будущее, Ребе встал, достал с полки том Зоѓара и положил его перед хасидом. Книга была открыта на следующем отрывке:

“Та хази, приди и посмотри! Наш мир всегда готов принять духовный поток, нисходящий Свыше... Верхний мир посылает [блага] в соответствии с состоянием внизу. Если внизусостояние радостное, то, соответственно, сверху льется изобилие. Если же внизу состояние печали, то, соответственно, поток благословений ограничен”.22

“Поэтому, – сказал Ребе, – служите Б-гу в радости, потому что человеческая радость и оптимизм притягивают соответственную радость Свыше!” 23

Небо и земля находятся в постоянной взаимосвязи. Согласно приведенному учению книги Зоѓар, то, что происходит здесь, на земле, фактически задает тон небесной реакции на наши обстоятельства. Другими словами, мы имеем право голоса и можем влиять на реальность в партнерстве с Б-гом. На этом основано действие молитвы. Но больше, чем слова, которые мы произносим в молитве, влияет то, как мы произносим эти слова. Мы преисполнены печали или переполнены благодарностью? Мы плачем, поем или просто бездумно бормочем слова? Настроения и эмоции, которые переполняют нас во время молитвы и в течение дня, подобны волнам, которые переносят наши идеи и мечты в повседневную жизнь.

Наши мудрецы считали радость самым действенным внутренним состоянием для того, чтобы соединить нашу волю с волей Всевышнего. Это отражено в известной хасидской поговорке “Симха порец гедер” (радость сносит преграды), т.е. радость прорывается сквозь все преграды и ограничения.24

Нигде эта идея не проявляется так ярко, как в подходе Бааль-Шем-Това к тшуве – процессу духовного возвращения ко Всевышнему.

Есть такая классическая история о Бааль-Шем-Тове:

Однажды Бааль-Шем-Тов попросил рабби Зеева Кицеса, одного из своих старших учеников, трубить в шофар для всей общины в Рош ѓа-Шана. “Я хочу, чтобы ты изучил все каванот (каббалистические медитации), относящиеся к шофару, – велел Бааль-Шем-Тов рабби Зееву, – чтобы ты размышлял о них, когда будешь трубить”.

Рабби Зеев приступил к делу с радостью и трепетом: радостью из-за предоставленной ему великой чести и трепетом из-за огромной ответственности. Он прилежно изучал мистические писания, где обсуждается многогранное значение шофара и то, чего могут достичь его звуки в этот священный день. Он подготовил бумагу, на которой тщательно записал основные моменты каждой медитации, чтобы опираться на них во время трубления в шофар.

Наконец, настал великий миг. Было утро Рош ѓа-Шана, и рабби Зеев стоял на биме – возвышении для чтения Торы – в центре синагоги Бааль-Шем-Това, окруженный морем душ, пребывающих в молитве и раскаянии. В юго-восточном углу зала с сияющим лицом и сердцем стоял Бааль-Шем-Тов. Благоговейная тишина наполнила комнату в ожидании кульминации дня – пронзительных звуков и жалобных рыданий шофара.

Рабби Зеев, собравшись с духом, полез в карман за своими записями. Его сердце замерло: записи исчезли! Он отчетливо помнил, как положил их туда утром, но теперь их там не было. Он стал лихорадочно рыться в памяти, пытаясь вспомнить то, что учил, но его разум под давлением обстоятельств просто отключился. В голове была полная пустота. Рабби Зеев заплакал: он разочаровал своего ребе, доверившего ему эту самую священную задачу дня. Придется трубить в шофар как в простой рожок, без всяких глубоких намерений. С разбитым сердцем рабби Зеев воспроизвел все звуки шофара, предписанные ѓалахой, и, избегая взгляда своего ребе, вернулся на свое место.

По окончании дневной молитвы Бааль-Шем-Тов направился в угол, где рыдал рабби Зеев, укутавшись в талит.

– Гут йом тов, рабби Зеев! – крикнул Ребе. – Сегодня мы слышали самые необыкновенные звуки шофара!

– Но ребе... как же так?!

– В царском дворце, – сказал Бааль-Шем-Тов, – есть много залов и покоев, в которые ведут многие ворота и двери. У дворцовых хранителей на кольцах висит множество ключей, каждый из которых открывает свою дверь. Но есть ключ, который открывает любую дверь. Каванот – это ключи, каждый из которых открывает определенную дверь и дает доступ в следующую комнату в Высших мирах. Но есть ключ, который отпирает все двери и может открыть доступ в самые сокровенные покои Б-жественного дворца. Этот ключ – слезы разбитого сердца.25

Эту классическую историю часто рассказывают как пример того, что Бааль-Шем-Тов отдавал предпочтение эмоциональному аспекту молитвы перед интеллектуальными инструментами, которые тщательно прорабатывались каббалистами ранних эпох. Согласно его точке зрения, сердце – лучший проводник в духовные миры, чем разум. Кроме того, отношение к искренним слезам как к духовно очищающим водам, а не опасным глубинам, которых следует избегать, —смелая и сострадательная идея, как мы уже говорили в начале этой главы в истории Эли Визеля.

Но как Ребе не позволил Эли Визелю остановиться у врат слез, которые, несомненнно, исцеляют и освобождают от боли, так же и Бааль-Шем-Тов и хасидское учение не считают слезы концом пути. Слова рабби Моше-Лейба из Сасова настолько хорошо сочетаются с приведенной выше историей, что могут быть ее продолжением или даже завершением: “Если слезы – главный ключ к [Небесным] вратам, то радость полностью их сокрушает!”26

В этом же духе Ребе однажды дал грандиозный урок, в котором говорил о своей давней мечте об Избавлении. В нем он развивал идею о том, что радость разрушает все барьеры, и в том числе препятствия на пути неизбежного прихода Машиаха, который положит конец тысячелетнему еврейскому изгнанию.

Вот что сказал Ребе:27

Все долгие годы изгнания еврейский народ жаждал Избавления и искренне молился об этом каждый день. Это, несомненно, относится к цадикам и главам еврейского народа, которые чрезвычайно сильно жаждали прихода Машиаха.

И все же то, что было в прошлом, не может сравниться с той бурей ожидания Избавления, которую вызвал мой тесть – Ребе [Рашаб] своим призывом: “Тшува – сейчас! Избавление – сейчас!”28

Прошло уже несколько десятков лет после этого провозглашения, после тех многочисленных действий, которые он организовал, чтобы привести Машиаха. Тем не менее, Машиах еще не пришел.

Это никак нельзя объяснить.

Поэтому естественно спросить: что мы можем сделать еще, чтобы привести Машиаха?

Можно предположить, что, как было сказано выше, необходимо служить Б-гу в радости во имя скорого прихода Машиаха.

В предыдущих поколениях люди, конечно, радовались, соблюдая мицвот. Тем не менее, в предыдущих поколениях акцент делался на служении Б-гу, и это служение было наполнено радостью. Предположение, что нужно использовать симху – радость как катализатор для прихода Машиаха, напротив, делает акцент на самой симхе – радости в ее чистом и совершенном виде.

Размышляя о неизбежности прихода Машиаха и зная, что тогда совершенная радость распространится по всему миру, можно ощутить хотя бы малую часть этой радости сейчас.

И эта радость приведет к окончательной радости – радости Избавления, “когда наши уста наполнятся радостью!”

На протяжении всей своей жизни Ребе учил, что способность радоваться следует воспитывать и всячески развивать в себе. Он утверждал, что чистая, неподдельная и безусловная радость ради себя самой и есть то недостающее звено, которое вновь откроет врата первозданного сада, который мы так давно потеряли.

1.

Against Silence, т. 3, с. 63. Cр.: Memoirs (Wiesel), с. 402 и далее.

2.

Там же.

3.

Отчет об этом событии см. www.chabad.org/260048.

4.

См. www.chabad.org/61921.

5.

См. www.chabad.org/143508.

6.

См. The Algemeiner Journal, вып. 196.

7.

Сихот Кодеш 5736, т. 1, с. 632 и далее.

8.

Шмуэль II, 6:16.

9.

Ѓилхот лулав, 8:14-15.

10.

Хулин, 63а.

11.

Зхарья, 10:8.

12.

См. Йешаяѓу, 7:18 и 5:26.

13.

Там же, 27:12.

14.

Статью об истории хасидскогого веселья см. www.chabad.org/1211258.

15.

Игрот Кодеш р. Шнеура-Залмана, изд. 2012 г., с. 270-271.

16.

Дварим, 28:47-48.

17.

Теѓилим, 100:2.

18.

См. предисловие к Харедим, Тнаэй ѓа-мицвот, тнай 4.

19.

См. Цаваат Рибаш, § 110.

20.

Авот, 2:12.

21.

Р. Йеѓуда Хитрик, Решимот Дварим, с. 112 (изд. 2009).

22.

См. Зоѓар II, 184b.

23.

Рассказал р. Залман Гурари.

24.

См. Сефер ѓа-маамарим 5657, с. 223 и далее.

25.

См. р. Шломо-Йосеф Зевин, Сипурей хасидим, Моадим.

26.

Р. Моше-Лейб из Сасова, Ликутей-Рамаль, паршат Вайеце.

27.

Сефер ѓа-сихот 5748, т. 2, с. 628 и далее.

28.

В Коль коре (призыве), опубликованном в ѓа-Крия ве-ѓа-кдуша, сиван — таммуз 5701 (1941) г.; элул 5702 (1942) г.

Первоисточник: ru.chabad.org »