Есть названия книг, которые облегчают задачу критикам. Беря в руки увесистый том «Жития маррана» Маркоса Агиниса, немедленно представляешь себе беллетризованную биографию, полную борьбы, терзаний и рассуждений о вере. Полную до краев, ведь том увесистый. Жизнь главного героя романа, криптоиудея Мальдонадо да Сильвы, буквально предназначена для того, чтобы стать книгой: ее события приходятся на интереснейшее время, разворачиваются в магическом пространстве Нового Света, а главное, она неплохо задокументирована, за что нужно сказать спасибо одному из величайших деятелей XIX века Хосе де Сан‑Мартину, который при всем своем антиклерикализме приказал, войдя в Лиму на излете войн за независимость испанских колоний, сохранить архивы инквизиции для будущих поколений. Все перечисленные обстоятельства, как и личность самого автора, не могут не заинтриговать. Аргентинец Маркос Агинис — фееричная личность: нейрохирург, музыкант, знаток иудаизма, министр культуры и очень плодовитый писатель. Рассказ о криптоиудее, 11 лет спорившем с инквизицией о том, какая религия истинная, и сожженном на аутодафе в 1639 году, он построил, используя названия книг Торы: Бытие, Исход, Левит, Числа, Второзаконие, — ведь в романе идет речь как об отношениях человека к Б‑жественному закону, так и о пути народа Моисея.

Жизнь главного героя укладывается, по замыслу автора, в ветхозаветный сценарий. Мальдонадо родился в семье, где отец был конверсо, не оставившим религию предков, а мать — «старой» христианкой, то есть девушкой из добропорядочной и традиционной испанской семьи. Мальчик случайно находит ключ от синагоги, который бережно хранит его отец, но из объяснений успевает понять (по версии Агиниса) лишь то, что у отца есть тайна и она имеет отношение к корням его семьи (Бытие). Когда отца, уважаемого врача и семьянина, забирает инквизиция, девятилетнего Франсиско отправляют учиться в доминиканский монастырь, где он получает лучшее из возможных на то время христианское образование и уезжает в Лиму учиться в Университете Сан‑Маркос на врача (Исход). Там он встречается с отцом, который после инквизиционного суда вынужден носить позорный санбенито, но продолжает лечить людей, поскольку колонии испытывали острый дефицит врачей.

И тут отец рассказывает сыну, который уже подготовлен чтением иудео‑христианской полемики, вызвавшей у него множество вопросов, правду о том, что он никогда не переставал быть иудеем, что его закон — иудейский и никакой другой (Левит. В городе королей). Писатель следующим образом описывает чувства Франсиско после беседы с отцом, объяснившим ему, что «закон Моисеев» — выдумка врагов, а настоящий еврей следует законам одного лишь Всевышнего: «Франсиско повернулся лицом к океану и уселся рядом с отцом. Их плечи соприкасались. Теперь они действительно были вместе — родственные души, верные единомышленники. Дона Диего наполняла несказанная гордость: вот какой у него сын! А юноша вдруг всем сердцем ощутил, что вновь обрел утраченные корни. Отныне их связывали не только узы крови, но и взаимное доверие, жгучая тайна. — Папа, я больше не чувствую себя одиноким».

Поскольку старшего брата Франсиско тоже забирает инквизиция, Франсиско решает после окончания обучения уехать в провинцию, подальше от трибунала, и становится первым врачом Чили (недавно он удостоился небольшого памятника в городе Консепсьон). Здесь он втайне от жены (как и его мать, она была правоверной христианкой) соблюдает субботу, надевая чистую (но не глаженную — в целях конспирации) рубашку, читает тексты, делает сам себе обрезание и страдает от того, что не может открыться любимой женщине. Не в силах держать втайне свое озарение истиной, он открывается сестре — и та сдает его инквизиции (Числа. Утраченная Аркадия). Глава, описывающая жизнь Мальдонадо да Сильвы с момента ареста и до гибели на костре, называется «Второзаконие. Из пропасти в вечность».

Внутри романа иудео‑христианская полемика в авторской интерпретации продолжается не только на уровне композиции, повторяющей Ветхий Завет: герой проходит тот же путь, что и народ Израиля, но, обретая венец страдания, он приближается к фигуре мученика Христа, «спасителя» — в тюрьме он нашел способ ходить из камеры в камеру, когда туда посадили видных евреев города Лимы, «спасая» дух обреченных. Вот один из диалогов Мальдонадо с иезуитом, пришедшим к нему в камеру, чтобы убедить отречься от своих идей:

 — Христос не имеет к инквизиции никакого отношения. Если уж на то пошло, я куда ближе к нему, чем вы, святой отец.

Иезуит не может сдержать слез:

— Как вы можете такое говорить, если отвергаете Спасителя!

— Как человек Иисус трогает сердце: он страдалец, агнец, воплощение любви и красоты. А вот как Бог Иисус и для меня, и для других гонимых — всего лишь символ людоедской власти, которая заставляет наговаривать на братьев, отрекаться от родных, предавать отцов, сжигать собственные идеи. Человек по имени Иисус пал жертвой таких же изуверов, как те, что скоро прикончат и меня во славу Бога Иисуса.

 Пафос (смягченный до уровня приемлемости прекрасным переводом Марины Киеня‑Мякинен) этого и множества других похожих диалогов заставляет нас вспомнить, что роман написан яростным обличителем католической церкви (который, впрочем, опубликовал свои беседы с аргентинским епископом Хусто Лагуной) и в то же время — человеком Нового Света, не избежавшим, несмотря на преданность его семьи еврейской традиции, самой важной латиноамериканской темы ХХ века — поиска и создания идентичности, на индивидуальном и национальном уровне. Перефразирование сюжетов Старого Света как прием присуще текстам латиноамериканской культуры, что не умаляет ни в коей мере их достоинства, но позволяет читателю увидеть изнанку поиска своего оригинального звучания в мировом оркестре. Недаром автор описывает чувства Франсиско после утверждения его в вере отцов как счастье обретения корней и преодоления одиночества, а не как религиозное переживание. Истинно духовные прозрения и ощущение Б‑жественного присутствия посещают героя в тюрьме, когда тот, назвав себя Ели Назаретянином, пишет послание в Рим или по самодельной лестнице перебирается из камеры в камеру, утешая заключенных.

Самым важным текстом, сыгравшим, по мнению автора, главную роль в обращении героя к религии предков, становится молитва врача Маймонида, которую отец передает как завет сыну, выбравшему эту профессию: «Даруй мне смирение, если товарищи, превосходящие меня летами, станут бесславить меня, принижать и похваляться своим опытом, помогая мне тем самым упражняться в терпении, а может быть, и открывать для себя что‑то новое. Да послужат их порицания мне на благо и не ранят меня <…>. Даруй мне умеренность во всем, кроме великого искусства медицины, и удали самодовольство и ложную уверенность в собственном всеведении. Дай мне силу, время и волю постоянно приумножать свои знания. Путь науки бесконечен, но и человеческий разум не знает устали». Именно разум в романе становится условием духовной силы героя — мысль, безусловно, прекрасная во всех отношениях, однако повторяемая с некоторой чрезмерностью, наводящей на соображение о том, что писатель страстно желает воспитать читателя, не постигшего этой истины во всей полноте.

В романе Агиниса, написанном в 1991 году, мы сталкиваемся и с дискурсом теологии освобождения, которая хотя и родилась в Европе, но получила развитие именно в Латинской Америке, и с идеей противостояния человека и безжалостной идеологической машины, лишающей его индивидуальной свободы, распредмечивая его «я». Источник самоопределения перетекает из мира идей в мир индивидуального проживания истории и Б‑жественного текста. Нет никакой общей идентичности, ведь Мальдонадо да Сильва не подходит ни под какие критерии еврейскости — он даже рожден не еврейкой, обрезание сделал себе сам и не соблюдает целый ряд заповедей, но есть «инстинкт истины», который дает ему силы выживать в инквизиционной тюрьме и оплодотворяет его острый интеллект, заставивший (по мнению писателя) сомневаться даже самих дознавателей — экспертов инквизиции.

Писатель ищет в фигуре Мальдонадо секрет сохранения своего «я», но как он может помочь найти источник самоопределения в ситуации социальной несправедливости и раздираемой противоречиями разнородности, ставшей нормой для латиноамериканского мира? Появление и крах диктатур послевоенного периода, а также взлет философии постмодернизма поставили вопрос о свободе самоопределения не столько на национальном, сколько на индивидуальном уровне, выведя проблему культурной идентичности за рамки групповой системы ценностей на уровень личной ответственности. Недаром фигура героического криптоиудея вдохновляет на написание романа не только аргентинца Маркоса Агиниса, но и за три года до него чилийца Гильермо Бланко, автора «Белой рубашки». И дело не в том, что Мальдонадо сначала жил в Тукумане (Аргентина), а потом в Консепсьон (Чили), и что он биографически связан с этими странами, а в том, что его путь построения своей идентичности в свете «инстинкта истины» становится остро актуальным для граждан молодых наций, имеющих в своем распоряжении гигантский паззл мировой культуры, из которого они складывают свой неповторимый облик. И одним из кирпичиков для этого здания стала жизнь Франсиско Мальдонадо да Сильвы.

Первоисточник: lechaim.ru »