Итак – 5 августа, для каждого, кто следит за литературным календарем, это день Ги де Мопассана, или, чтобы уж быть совершенно точным, Анри-Ренэ-Альбера-Ги де Мопассана (Henry-René-Albert-Guy de Maupassant). В энциклопедиях напротив этой фамилии угнездилось слово «новеллист». И ведь романы писал, и много (шесть – это много, хотя у Золя еще больше, не говоря о Бальзаке), а роман «Милый друг» – и вовсе вечнозеленая классика, а все равно – новеллист. Стало быть – автор рассказов.

Жанр вроде бы простой. Завязка, кульминация, развязка. «Прополка, культивация, меле…мелИорация, опять же демонстрации – но те два раза в год». Неожиданный сюжет приветствуется, особенно ценится такой хитрый изгиб событий, который назвали «соколиный» поворот («пуант»), когда финал получается не просто неожиданный, а непредсказуемый, да еще и остроумный. Истоки рассказа – короткая бытовая сказка, притча, анекдот. Даже если страшный. Если финал можно угадать – пиши пропало. Кто станет читать до конца?

Хорошо было древним грекам. Сюжетов было немного, какой простор! Эзоп воспользовался этой конъюнктурой в своих баснях и вывел их на верхушку античного хит-парада. Римлянам после него было уже посложнее. А уж после фацетий, «Декамерона» и прочих итальянских новелл авторам пришлось изворачиваться и воистину выписывать на бумаге соколиные траектории, чтобы ухватить внимание читателя и не выпускать до финальной точки.

Свое видение формальной принадлежности произведений малого объема предлагали Виктор Борисович Томашевский и Борис Викторович Шкловский. Во всем важны детали, и даже их расположение, вот вам пример: «Виктор Борисович» совсем не то же, что «Борис Викторович», хотя оба – опоязовцы. Гляньте из любопытства, что такое ОПОЯЗ. И если интересно, поищите, что оба писали о рассказах и новеллах.

А вот тоже Борис, но Михайлович – Эйхенбаум, выдвинул тезис о психологическом наполнении рассказа. Однако оставим литературоведам решение этих задач. Врач, палач, оружейник, мебельщик и художник смотрят на одну и ту же анатомию человека совершенно по-разному – а среди литературоведов тоже попадаются самые разные.

Для читателя важен аспект другой – интересно ему, или нет. Страшно ему – или нет. Смешно ли. А есть еще случаи, когда смеяться стоит над автором.

К тому же читатель погружается в атмосферу произведения со своим опытом, из своего времени и среды. Француз из девятнадцатого века воспринимает, к примеру, рассказ «Ожерелье» сегодняшнего именинника, как автором и задумано. А вот современный российский читатель видит такие строки: «У нее не было ни приданого, ни надежд на будущее, никаких шансов на то, чтобы ее узнал, полюбил и сделал своей женой человек состоятельный, из хорошего общества, и она приняла предложение чиновника из министерства народного образования» – и может даже рассмеяться, если посмотрел новости перед началом чтения. Хотя «министерство народного образования» вызовет меньше смеха, чем
все-все-все. Хотя порой и правда, остается только смеяться. Нам. А несколько лет назад, и если бы это было министерство обороны – то за ювелирными изделиями напрокат можно было бы, как раз наоборот, обратиться к
молчу-молчу, хотя ящики с золотыми кольцами в новостной программе вдохновили одного моего приятеля на фразу «Коробочка разбогатела» – он имел в виду Коробочку из «Мертвых душ».

Но вот почему коротенькая «Пышка» Мопассана занимает в ряду женских образов мировой литературы не менее высокое место, чем весьма продолговатая «Нана», протяженная «Мадам Бовари» и даже очень длинная «Анна Каренина» – вопрос поинтереснее.

Не выглядит незыблемым и тезис насчет непредсказуемости «пышечного» сюжета – да если вы сразу не поняли, что случится в финале, то вы
Как там у Довлатова? «Идеалист, романтик, – перевел Виля Мокер». Или начали читать Мопассана, будучи школьником, но не старше пятого класса. Или вы думаете, что французы, читавшие этот рассказ сразу по опубликовании, тоже были сплошь «идеалистами и романтиками»? Вряд ли, да и рассказ-то как раз про них!

И кстати, Довлатов тоже считал себя рассказчиком.

Или дело в том, чего мы ожидаем от литературы? Чтобы нам «сделали красиво», или поведали что-то о нас? «Ой, да чего мы там не знаем?» Все мы знаем все. Только иногда кто-то возьмет да и покажет нам нас самих слегка со стороны. Натолкает на веселую или печальную мысль. Сделает нас лучше
ну-ну, не будем «идеалистами и романтиками». И все же иногда автор рассказа нет-нет да и намекнет, почему вдруг с нами перестали здороваться или раззнакомились в соцсетях какие-то хорошие люди.

Кстати, с Мопассаном раззнакомились очень многие. Повторять его фразу о подхваченной болезни – скучно. Как и анекдот про то, как он не любил Эйфелеву башню и проводил вечера в ресторане на ее смотровой площадке, потому что это единственное место, откуда ее не видно. И так ясно, что человек он был остроумный и наблюдательный. А если даже слегка и романтик – то уж точно не в сочетании с идеалистом.

Как же он стал литератором? Он вытащил свою судьбу – и человеческую, и литературную – из воды, когда она тонула. Не буквально, и даже не сам – но почти.

Итак – 1868 год, Нормандия, городок Этрета. Ги де Мопассан прогуливается по берегу моря, и вдруг – о ужас! в бурных волнах вот-вот утонет неизвестный. Не знаю, успел ли будущий литератор скинуть одежду и броситься в воду – беднягу уже вытащили. Но он подбегает и видит несостоявшуюся жертву морской стихии: «Над его детским телом с узкими плечами и впалой грудью выдавалась огромная голова. Непомерный лоб, словно поглощавший всю остальную часть его существа, возвышался, как купол, над тонким лицом; оно заканчивалось длинной, острой, как веретено, бородкой. Пронзительные глаза, неопределенные очертания рта производили впечатление, будто перед вами голова пресмыкающегося, великолепный же череп наводил на мысль, что это гений. Нервное содрогание пронизывало это странное существо: оно ходило, двигалось, действовало толчками, точно испортившийся механизм». Состоялось знакомство: тонул Элджернон-Чарлз Суинберн, сын английского адмирала, поэт.

У Пушкина «И утопленник стучался под окном и у ворот», ну а с Ги де Мопассаном вышло все наоборот. Это он зачастил в дом к новому знакомому. Еще бы – над входом висела вывеска: «Здесь убивают прохожих». По комнатам шастала живая обезьяна, на письменном столе лежала настоящая, а не из магазина practical jokes, мертвая рука – хозяин превратил ее в оригинальное пресс-папье, судя по всему, это была рука казненного преступника, со всеми анатомическими подробностями, включая запах. В пищу Суинберн употреблял исключительно обезьянье мясо. Добавим к этому его необычные сексуальные пристрастия (не было таких вывихов, какие бы он не попробовал). В общем – «Если, как думают обычно, гениальность есть нечто вроде безумия великих умов, то Олджернон-Чарлз Суинбёрн является подлинно гениальным человеком». Казалось бы – бегом оттуда, из этого ужасного места! Но Ги вовсе не из трусливых, и хотя многих пристрастий нового друга он не разделял, однако написал так: «На земле было бы веселей, если бы на ней почаще встречались дома вроде этого». Что обывателю – ужас, для писателя – прекрасный материал для исследований и самообразования.

А в 1875 году Мопассан опубликует первый свой рассказ (новеллу – как вам больше нравится):

— Вы не угадали, я приехал из П... в Нормандии, где провел целую неделю, и привез оттуда своего друга, известного преступника; разрешите представить его вам!

С этими словами он вытащил из кармана кисть человеческой руки, кисть, с которой была содрана кожа. Рука была ужасна: черная, высохшая, очень длинная, как бы скрюченная. На необычайно развитых мускулах оставались сверху и снизу полоски кожи, похожей на пергамент, на концах пальцев торчали желтоватые острые ногти. От всего этого на целую милю пахло преступлением.

Название рассказа – «Рука трупа». Самого Эдгара По передернуло бы от отвращения! Или нет
Узнать невозможно. По уже тридцать пять лет, как на свете не было.

Отношение литератора к критике лучше всех описано братьями Стругацкими в сценарии к «Сталкеру»: «Обругает какая-нибудь сволочь – рана. Другая сволочь похвалит еще рана».

Продолжение цитаты как нельзя лучше подходит к Мопассану:

«Вложишь душу, сердце — сожрут и душу, и сердце. Мерзость вынешь из души — жрут мерзость. Они же все поголовно грамотные.

У них у всех сенсорное голодание. И все они клубятся вокруг — журналисты, редакторы, критики, бабы какие-то непрерывные. И все требуют — давай, давай!»

Да только ли к Мопассану…

Мопассан вполне мог бы стать поэтом. Не вышло. Над его стихами посмеялась девушка, в которую он был влюблен.

Стихов он больше никогда не писал. А мог бы, возможно даже что-нибудь гениальное
Для автора любой может стать критиком. И с критиками от поэзии Мопассану не повезло.

А вот в части прозы его критиком и воспитателем стал Гюстав Флобер. И это было куда суровее, чем вы можете подумать. Каждый новый опус Мопассана подвергался литературной аутопсии. Флоберу кажется, что его новый друг пишет чересчур романтично (Виля Мокер, ау!). Возможно, Флобер и не стал бы связываться с молодым писателем, а уж тем более привязываться к нему – вмешалось случайное обстоятельство. Мопассан был очень похож на Альфреда Ле Пуатвена, друга Флобера. Это неудивительно – Ги был его племянником. Своего дядю Ги никогда не видел – тот умер до его рождения. Флобер, Альфред и мать Мопассана Лора дружили в молодости, и маститый литератор знал Ги с малых лет. Вот только на мальчишку он просто не обращал внимания, а когда тот подрос
«Как же вы похожи на бедного Альфреда, — сказал мне Флобер дрожащим от волнения голосом. — Обнимите меня, мой мальчик, вы растревожили мне душу. Мне показалось, я только что слышал голос Альфреда», – напишет Мопассан.

Разница в возрасте – талантливым людям не помеха. Однако роль Флобера была в их взаимоотношениях ближе к отцовской. Отец Ги ушел из семьи, да и не был уже давно авторитетом в глазах у мальчика. Вряд ли от кого-то другого стерпел бы молодой Мопассан упреки в легкомыслии, призывы пореже бывать в борделях и ресторанах. Но и Флобера он выслушивал – и только. И то, если тот был краток в своих наставлениях.

Кстати, рукопись «Пышки» – с которой начался его безусловный писательский триумф – Мопассан так и не даст Флоберу, не желая выслушивать его наставлений. Флобер прочтет ее уже в опубликованном виде. Он сочтет рассказ великолепным. Но Ги к тому времени сам уже не нуждался в рецензентах.

Насчет рекордов – никаких преувеличений. Здоровье и аппетиты у молодого Ги были воистину раблезианскими – в профильных заведениях он ставил настоящие рекорды. Бальзак корпел над рукописями, обжигая мозг крепчайшим кофе. Мопассан предпочитал вино и малые формы (это – в литературе). А в
в общем, в быту шесть девиц за сутки – ну, нормально. Хорошо провел время.

Многие читатели, а в особенности – читательницы сейчас сказали бы: «Грязное животное!» И добавили бы: «Бог его наказал».

- Бедные женщины!

- Почему ты о них жалеешь?

- Почему? Ах, любезный друг, подумай только! Одиннадцать лет беременности для такой красивой женщины! Какой ад! Выходит ведь, что вся молодость, красота, все надежды на успех, весь поэтический идеал блестящей жизни - окажутся всецело принесенными в жертву отвратительному закону производительности, обращающему нормальную женщину в простую машину для выводки человеческих существ.

- Что же поделаешь? Это уж вина природы.

- Да, но я говорю, что природа враг наш, что против природы всегда следует бороться, так как она постоянно возвращает нас в состояние животных. Все, что существует на земле красивого, изящного, идеального - все это насаждено человеком и умом человеческим. Мы внесли все это в творение, воспевая, истолковывая его, любуясь им, и выражая это устами поэтов, идеализируя его через посредство художников, разъясняя его при помощи учёных, которые ошибаются, но наблюдают в явлениях остроумные причины, известную грацию, красоту, неведомую прелесть и тайну.

Это написал тот, кого вы поспешили назвать «грязным животным». А вот еще.

Нынешние мужчины не любят современных женщин до такой степени, чтобы действительно страдать из-за них.

- Вот это верно!

Да что вы говорите?

- А вообще, женщину может понять только женщина! Например, вот эта:

Брак для меня не цепи, но сотрудничество. Это значит, что мне предоставляется полная свобода действий, что я не обязана отдавать отчет в своих поступках, не обязана докладывать, куда я иду. Я не терплю ни слежки, ни ревности, ни нравоучений. Разумеется, я обязуюсь ничем не компрометировать человека, фамилию которого я буду носить, не ставить его в ложное или смешное положение. Но пусть и он видит во мне не служанку, не кроткую и покорную жену, но союзницу, равную ему во всём.

- Как умно и точно сказано!

Тем же «грязным животным».

Не торопитесь осуждать литераторов. Чтобы увидеть со стороны – нужно отойти в сторону. И порой весьма далеко. Даже за грань жизни и смерти, уж не говоря о приличиях.

Роман?

А если всерьез, если разобраться. Чем отличается роман от рассказа? Опять «прополка-культивация»? Кстати, эта песня Башлачева тоже рассказ, только в стихах, да еще и с вокалом.

Взять роман Ги де Мопассана «Милый друг».

Да это же просто
очень длинный рассказ. Можно перегрузить текст (точнее – вас) композицией, психологией и обилием терминов
Но сути дела это не меняет. Поскольку как бы ни менялись обстоятельства, в которых обретается и орудует пером и еще кое-чем герой романа Жорж Дюруа, неизменным остается он сам.

Хороший рассказчик – человек редкий. Его талант не в буйном сочинительстве и причудах фантазии – тогда это просто врун, что тоже иногда бывает увлекательно – но не более. Рассказчик – не только беспристрастный наблюдатель, он умеет рассмотреть одну ситуацию с разных сторон. Причем не как в «Расёмоне», просто от разных лиц, а взять ситуацию, как формулу, и поменять в ней знак переменной, передвинуть запятую в десятичной дроби. А если в жизни меняется плюс на минус, это не «положительный и отрицательный» герои – в жизни таких ведь просто нет, это, например – мужчина и женщина. В чем-то безусловные антагонисты. А что до дробей – так виноторговец, фабрикант, политик, их жены и монахини вдруг, несмотря на разницу в социальном исчислении, оказываются равнозначно лицемерными.

И если уж говорить, почему Мопассан – великий рассказчик, так дело, видимо, в том, что после него писать рассказы так, как до него – стало невозможно. И «Гранатовый браслет» Куприна, и «Как Аргонавты в старину» Джека Лондона, и «Дары Волхвов» О. Генри были бы другими, не оставь Мопассан своего следа в мировой литературе.

Кстати, их объединяет и еще одно – во всех этих рассказах присутствует не только человек, но и некое мерило ценности и богатства. Браслет, золото, гребень и часы – продолжают традицию драгоценных украшений от Мопассана.

Но если в рассказе нет никаких драгоценностей?

О, они всегда есть. Для каждого – свои.

Но стоит упомянуть и еще об одном – рассказчик всегда нейтрален, почти равнодушен. Он не навязывает нам свои эмоции, у него другая цель: он помогает нам самим их прожить и выразить. А как?

Да как вам угодно. Как у вас лучше получится. Можно даже не сразу.

Автор: Андрей Цунский

Первоисточник: godliteratury.ru »