Шестого июня, в день рождения великого русского поэта А. С. Пушкина, в ООН отмечают День русского языка. О том, что происходит с русским сегодня, Андрей Мучник из Службы новостей ООН поговорил с Галиной Юзефович – известным российским литературным критиком и блогером, преподавателем Высшей школы экономики.

АМ: Что Вы думаете в целом о таком явлении, как «великий русский язык»?

ГЮ: Ну, в первую очередь важно помнить, откуда само это выражение возникло – и, кстати, в полном варианте оно звучит как «великий, могучий, правдивый и свободный русский язык». Его автор – Иван Сергеевич Тургенев, тосковавший по русскому языку в эмиграции и посвятивший ему вдохновенное стихотворение в прозе. В сущности, это объяснение в любви, и никакого специального смысла, помимо простого утверждения «русский язык прекрасен, и во Франции мне его очень не хватает» искать тут не стоит. 

Если же говорить о более практических вещах, то русский язык – язык постимперский, ареал его распространения, соответственно, далеко выходит за собственно национальные границы, и в этом смысле о нем, конечно, можно говорить как о языке «великом» – таком, на котором говорят носители разных культур, живущие на значительной территории. После распада СССР ареал распространения русского языка понемногу сжимается – так, например, в Грузии, где я выросла и где во времена моего детства на русском говорили абсолютно все, сегодня младшее поколение русского почти не знает. Это нормальный, здоровый процесс – такие процессы мы видим на всем постколониальном пространстве, где после развала империй национальные языки увеличивают свое влияние, компенсируя тем самым годы вытеснения. Но при этом на всем постсоветском пространстве до сих пор многие говорят на русском – для кого-то он остался первым языком, для кого-то стал вторым, но все вместе это, в общем, позволяет нам по-прежнему говорить о русском как о языке великом, значимом, в том числе за пределами России. Главное же, как мне кажется, не вкладывать в слово «великий» какого бы то ни было оценочного элемента, как это, увы, часто происходит, не пытаться объяснить, что русский язык чем-то лучше, «величее» других. 

АМ: Какие могут быть сейчас стратегии у авторов, критиков, издателей для продвижения русского языка?

ГЮ: Признаться, мне вообще идея продвижения языка видится довольно странной. В продвижении нуждаются смыслы, идеи, тексты, книги, но не язык как таковой. Поэтому наилучшая стратегия в этом вопросе, как мне кажется, консервативная: делать то, что делал, на языке, который тебе дорог. Я не могу представить, что заставило бы моих коллег, пишущих или издающих книги на русском, отказаться от родного языка. Лучшим же механизмом продвижения русского языка станут смыслы, которые мы посредством этого языка станем транслировать. Я уверена, что, сосредоточившись на том, что мы хотим сказать, а не собственно на языке, мы сослужим и русской речи и, шире, русской культуре наилучшую службу. 

АМ: Как статья о «распространении фейков» может сказаться на языке?

ГЮ: С одной стороны, язык – структура пластичная, изменчивая. С другой – он обладает довольно высокой упругостью. Поэтому понятно, что на коротком промежутке мы увидим какие-то последствия этих новых законов – появятся новые эвфемизмы, обороты, элементы пресловутого «эзопова языка». Но такого рода изменения редко оказывается устойчивыми – кто сегодня помнит и употребляет выражения, аналогичным образом использовавшиеся во времена позднего СССР, всего-то сорок лет назад? Так что, думаю, и тут какие-то языковые последствия будут, но едва ли они затронут язык сколько-нибудь серьезно, глубоко и надолго. Как только давление уйдет (а я надеюсь, это произойдет довольно скоро), уйдет и вызванная им трансформация. 

АМ: Получит ли автофикшн новый толчок для развития в ближайшем будущем?

ГЮ: Сложно сказать. Автофикшн с его фиксацией на себе, на собственном внутреннем мире, собственных проблемах и переживаниях – это литература хорошего, мирного времени. Сейчас может оказаться, что читателю нужно что-то другое – менее персональное и частное, более универсальное. Но в любом случае, литература – это искусство медленного реагирования, она откликается на события не напрямую, но посредством тех изменений, которые происходят внутри личности автора. Сейчас эти изменения только запущены, и как они отразятся в тех книгах, которые будут написаны через год, два, пять, пока неизвестно. 

АМ: Что будет происходить с литературными премиями в ближайшее время? Сменилось руководство Большой книги, как будут изменяться другие?

ГЮ: Ну, все же «Большую книгу» хоронить пока определенно рано – вот и недавний шорт-лист показался мне буквально осколком прошлой жизни, такой же странный, несбалансированный и несовершенный, как и в прежние годы. Премия «Просветитель» объявила о старте нового сезона. «Национальный бестселлер» приостановлен (организаторы объявили список финалистов, но решили не присуждать премию за лучшую книгу), но он такой пока один. Если же говорить более широко, то мне кажется, что литературная премия – институт довольно архаичный, время величия литературных премий позади. Возможно, война ускорит утрату литературными премиями в России даже того скромного авторитета, которым они обладали, но в любом случае это будет лишь эскалацией процесса, который идет не первый год.

АМ: Как на издательский бизнес повлияет разрыв контрактов с такими звездами, как Стивен Кинг? Многие ли авторы последуют за ним?

ГЮ: И для издательского бизнеса, и для читателей решение таких авторов, как Стивен Кинг или Нил Гейман – это большой удар. Честно говоря, мне сложно понять их мотивы – можно было, например, объявить, что все гонорары с русского рынка будут перечислены на помощь украинским беженцам или как-то иначе выразить свою позицию, не бросая и не отталкивая при этом читателей и издателей, которые в большинстве своем не поддерживают происходящее в Украине. Многие ли последуют их примеру? Пока кажется, что все же не очень многие, но, конечно, от того, как будут развиваться события дальше, зависит все, в том числе и для книжного рынка. Но меня, признаться, больше волнует не демонстративный уход с рынка нескольких топовых авторов, но фактически начавшаяся у нас в стране легализация контрафакта, которая может отпугнуть даже тех писателей, которые не думали рвать с нами отношения. 

АМ: Есть ли русскоязычные писатели, которые уже публично объявили об отказе от языка, стали писать на английском или втором родном?

ГЮ: Я бы сказала, что пока я вижу скорее некоторую динамику в сфере публичного общения. Так, многие знакомые мне украинские русскоязычные писатели, раньше писавшие на русском, переходят в социальных сетях на украинский. Но я не уверена, что, скажем, Алексею Гедеонову, Марии Галиной, Генри Лайону Олди, Андрею Куркову и многим другим замечательным русскоязычным украинцам будет так же легко перейти на украинский в их литературном творчестве – все же билингвальность редко бывает полной, и если человек уже сформировался как русскоязычный писатель, перестроиться ему будет не так легко. Другое дело, что в долгосрочной перспективе, я уверена, такого рода языковых переходов станет больше, и многие из тех, кто только вступает в пространство литературы, будут делать выбор в пользу украинского, беларуского и других национальных языков. 

АМ: Как в литературе отражаются новые жизненные реалии – работа из дома, общение по зуму и т. д.?

ГЮ: Как я уже говорила, литература редко откликается на какие-либо исторические события напрямую. Скорее, обстоятельства жизни трансформируют писателя – я уверена, что все, о чем вы говорите, сильно повлияло на писателей, сделало их (да и всех нас) более замкнутыми, нервными, одинокими, тревожными, и это, конечно, тем или иным образом проявится и в их текстах. Но это не значит, что в ближайшее время мы прочтем много книг о телеграм-романах или зум-вечеринках. Знаете, я не так давно готовилась к лекции о творчестве Дж. Р. Р. Толкиена, и сформулировала для себя довольно, в общем-то, очевидную вещь: «Властелин колец» – не метафора Первой или Второй мировой войны. Но, конечно, это книга, написанная человеком с военным опытом. 

АМ: Как сделать региональное произношение и вокабуляр достоянием культуры, а не предметом для дискриминации?

ГЮ: О, это моя мечта! Я очень люблю региональные выговоры, обожаю и стараюсь включать в речь локальные словечки, и мне очень жаль, что русский язык стал в последние десятилетия таким усредненным, приглаженным. Мне нравятся и волжские тягучие гласные, и мягкий южнорусский выговор, а самый мой любимый акцент – уральский: я родом из Перми, сама говорила на уральский манер до подросткового возраста и сейчас с радостью «считываю» уральцев по произношению. Я думаю, что дискриминация в этой сфере уйдет в процессе общего умягчения нравов, но тут главное успеть, пока унификация не стала совсем уж тотальной. Интернет, телевидение и прочие медиа, как ни грустно, приводят к тому, что язык усыхает, стандартизируется и теряет свою самобытность. 

АМ: Как Вы относитесь к новым литературным нормам – феминитивам, заимствованиям и так далее?

ГЮ: Спокойно. Язык отторгает то, что ему не нужно, и принимает то, что необходимо. Если феминитивы, заимствования и тому подобные вещи приживаются и укореняются, значит, они необходимы. Нет – значит, нет. 

Первоисточник: news.un.org »