Владимир Сорокин — один из самых ярких представителей русского постмодернизма, тексты которого часто вызывают бурную читательскую и критическую реакцию из-за обилия обсценной лексики, сцен секса и насилия. В своей монографии немецкий русист Дирк Уффельманн впервые анализирует все основные произведения Владимира Сорокина — от «Очереди» и «Романа» до «Метели» и «Теллурии». Автор показывает, как, черпая сюжеты из русской классики XIX века и соцреализма, обращаясь к популярной культуре и националистической риторике, Сорокин остается верен установке на расщепление чужих дискурсов. Автор комплексно подходит к эволюции письма Сорокина — некогда «сдержанного молодого человека», поразившего круг концептуалистов «неслыханным надругательством над советскими эстетическими нормами», впоследствии — скандального автора, чьи книги бросала в пенопластовый унитаз прокремлёвская молодежь, а ныне — живого классика, которого постоянно называют провидцем.

«День опричника» и политические (анти)утопии

После длительной работы над «Ледяной трилогией», которой Владимир Сорокин был поглощен в 2000–2005 годах, писатель внезапно изменил основной тематический вектор своих сюжетов. Произведения, написанные Сорокиным начиная с 2006 года, резко контрастируют с метафизическими романами 2002–2005 годов. На первый взгляд, метафизика уступила место политике. Можно ли воспринимать первый текст этого периода, повесть «День опричника» (2006), как третью попытку Сорокина пересмотреть собственные принципы письма? Знаменует ли эта повесть третью веху в творчестве Сорокина, после того как он отказался от стилистической модели соцреализма, уступившей в «Голубом сале» бульварной литературе, а в «Ледяной трилогии» — эзотерической метафизике, и переход к «злободневной» социальной тематике?

Публичные политические высказывания Сорокина должны были способствовать такой смене парадигмы. Как писатель будет вспоминать впоследствии, гражданин проснулся в нем около 2005 года, когда ему исполнилось пятьдесят лет. Многие комментаторы, рецензенты и исследователи, не слишком хорошо знакомые с более ранними произведениями Сорокина, просто отождествляют его собственную гражданскую позицию с политическими мотивами в сюжетах «Дня опричника» и последовавшего за ним сборника рассказов  «Сахарный Кремль» (2008). Всего через полтора года после выхода русского оригинала «Дня опричника», напечатанного в августе и сентябре 2006 года (в Екатеринбурге и в Москве соответственно) тиражом 15 000 экземпляров, издатели в одиннадцати странах воспользовались международным интересом к предстоящим в марте 2008 года президентским выборам в России и одновременно выпустили переводы русского бестселлера. На волне исследовательского интереса к творчеству Сорокина, возросшего после 2002 года, многие неподготовленные читатели стремились увидеть в его повести исключительно политическую сатиру. В этой главе я попытаюсь скорректировать такое невосприимчивое к эстетическому аспекту прочтение, проследив металингвистические (социо- и психолингвистические) и метадистопические черты нарратива в «Дне опричника».

Для большинства читателей первое лингвистическое наблюдение связано с архаизмом в названии повести: оно отсылает к опричнине — институту государственного террора, созданному Иваном Грозным в середине XVI века. В 1565–1572 годах опричники наводили страх на московскую княжескую знать, устраивая публичные казни тысяч бояр, особенно в суздальских и новгородских землях, и конфискуя их поместья. Отсылка к этому историческому явлению содержится и в следующем паратексте повести Сорокина — посвящении, написанном от лица не самого автора, а персонажа: «Григорию Лукьяновичу Скуратову-Бельскому, по прозвищу Малюта». Речь, как известно, об одном из самых одиозных деятелей опричнины (ум. 1573), который голыми руками задушил Филиппа, бывшего митрополита Московского.

Повесть начинается с утреннего пробуждения вымышленного протагониста-опричника — Андрея Даниловича Комяги. Читатель наблюдает, как Комяга медленно начинает свой день: совершает утреннюю молитву, завтракает, нежится в джакузи, бреется, после чего по футуристической двухэтажной улице отправляется выполнять первое дело из своего списка — учинить расправу над «столбовым» Иваном Ивановичем Куницыным. В рукопашной схватке, орудуя кулаками и ножом, опричник Погода убивает одного из челяди Куницына, и опричники наблюдают кровопролитие с ритуальным садизмом:

Убирает нож Погода, сплевывает на поверженного, подмигивает челяди:

— Тю! А морда-то в крови!

Это — слова известные. Их завсегда наши говорят. Сложилось так.

Слова, которыми описывается разграбление дома столбового, повешение Куницына и изнасилование его жены, выделены курсивом и сформулированы как ритуальные обеты, узаконивающие насилие. Опричники исполняют жестокие приказы с садистским наслаждением, часто в форме сексуального насилия: «Сладко оставлять семя свое в лоне жены врага государства». Изнасилование служит средством «самодовольного самоутверждения» насильников в их превосходстве жестокости.

Во внутреннем монологе Комяги вся эта жестокость предстает как правильная, доставляющая удовольствие и необходимая. В «Дне опричника», как во второй части «Льда» и «Пути Бро», происходящее изображено глазами убийцы. В повести 2006 года мировосприятие палача обнаруживает замкнутость тоталитарного сознания, поэтому художественный мир «Дня опричника» можно назвать самым непроницаемым среди всех подобных моделей в творчестве Сорокина. У многих читателей «Ледяной трилогии» вызвала внутреннее сопротивление система этических ценностей, изображенная с точки зрения сектантов: они не понимали, верить ли утверждениям об «искренней любви сердец» или ужасаться массовым убийствам и бесчеловечности тоталитарной секты? Относительно «Дня опричника» у подавляющего большинства читателей (за исключением некоторых представителей репрессивных органов) не возникало никаких сомнений, что они должны осуждать цинизм развращенного палача Комяги.

В «Дне опричника» Сорокин изображает физические и психологические средства, с помощью которых репрессивные социальные нормы навязываются в неототалитарном обществе. Если в «Норме», одной из своих ранних книг, Сорокин показывал послушное молчаливое следование не подлежащим сомнению нормам, не вдаваясь в механизмы, стоящие за такой моделью поведения, то в «Дне опричника» он, наоборот, непосредственно рисует процесс навязывания социальных норм насильственными методами. Действие происходит зимой 2027–2028 года (сам Сорокин в интервью называет обе даты, а рассказчик упоминает недавние события ноября 2027 года). События разворачиваются в вымышленном мире, где в России недавно вновь утвердилась монархия, а социальные, юридические и эстетические нормы еще незрелы и их приходится постоянно укреплять. Опричники — представители репрессивного монархического режима, но из их внутренних монологов ясно, что новые нормы введены совсем недавно и пока еще не воспринимаются как абсолютные. По словам Тине Розен, опричник «самозабвенно отождествляет себя с теми, кто занимает более высокое положение в иерархии, и их большей (по определению) мудростью». Такое преувеличенное самозабвение рождает многочисленные комические коллизии и столкновения, хотя Комяге, от лица которого ведется повествование, чувство юмора явно несвойственно.

«День опричника» — наиболее последовательный «текст преступника» в творчестве Сорокина, уступающий в этом смысле только финалу «Романа», где описано массовое убийство Романом всех жителей деревни. Вся повесть написана с точки зрения поборника репрессивной системы. С позиции жертв опричник — несомненный агрессор. Повествование охватывает двадцать четыре часа из жизни одного из главных ревнителей порядков будущего тоталитарного государства, один, как явствует из названия, типичный день.

Типичность подчеркивается и за счет аллюзии к другой повести, действие которой разворачивается на протяжении суток и которая тоже обладает отчетливым политическим подтекстом, — «Одному дню Ивана Денисовича» Александра Солженицына (1962). Главное и очевидное отличие заключается в том, что в повести Сорокина изображена точка зрения того, кто вершит расправу, тогда как Иван Шухов, герой повести Солженицына, — жертва тоталитарного режима. Единственное интертекстуальное сходство между зэком Шуховым и стражем порядка Андреем Даниловичем Комягой — любовь к аккуратно уложенным кирпичам.

В противовес почти всем предшествующим романам Сорокина, за исключением «23 000», «День опричника» — психологическое произведение, раскрывающее мысли и взгляды палача. Особенно любопытна попытка опричника убедить себя в справедливости репрессивных норм, которым он следует, когда убивает, насилует и поджигает, одновременно вымогая подати, требуя взяток и конфискуя наркотики. Несмотря на попытки «заковать себя в броню осознанного бесчувствия», Комяга в монологе употребляет «лицемерные формулировки» для обоснования жестокости, например императив: «А коли замахнулся — руби!» (самоцитата из «Романа»). Повествование от первого лица побуждает к психолингвистическому прочтению — акцент сделан на стремлении задушить в себе сострадание и угрызения совести.

У Сорокина подавляемый другой в сознании представителя тоталитарного режима наделяется сходством с либерально и критически настроенными людьми прошлого. В памяти опричника еще живы примеры критики тоталитаризма, в том числе стихотворение Осипа Мандельштама — жертвы сталинских репрессий — «Ариост» (1933):

<…> я принципиально не согласен с циником Мандельштамом — власть вовсе не «отвратительна, как руки брадобрея». Власть прелестна и притягательна, как лоно нерожавшей златошвейки.

Ощущая потребность в самооправдании, Комяга и его соратники-опричники сразу же после изнасилования и убийства спешат в Успенский собор, где Комяга особенно истово молится. Другим важным фактором, успокаивающе воздействующим на психику агрессоров, оказывается корпоративный дух группы опричников с их телесным культом русской маскулинности («<…> из одного русского теста слеплены»). Поддержанию этого духа способствуют ритуальная формула «Гойда! Гойда! Гойда!», которую они всегда произносят трижды, коллективное употребление наркотиков и гомосексуальная оргия, которую они называют «гусеница опричная». Эти коллективные действа сплачивают опричников в изображенное с неприкрытой сатирой «тело нации», наполняя их благоговением перед величием.

Символы реальной опричнины, собачья голова и метла, прикреплены к «мерседесу» («мерину») протагониста. Опричники слепо подчиняются монарху, занимающему трон по праву наследства: «<…> за взгляд этот я готов не колеблясь отдать жизнь свою». Из их культа Царя рождается националистический дискурс: «<…> Государь наш жив-здоров, а главное — Россия жива, здорова, богата, огромна, едина, <…> матушка <…>». Общая преданность монарху и тоталитарному режиму предполагает псевдосакрализацию власти, порой напоминающую национал-социализм (как всё тот же троекратный возглас «Гойда!»), в связи с чем перевод книги на немецкий язык вызвал некоторые трудности. Однако подобных намеков в «Дне опричника» намного меньше, чем в «Трилогии», да и сам автор в интервью никак их не подтверждал. Наоборот, комментируя «День опричника» в 2006 и 2007 годах, Сорокин совершенно однозначно выразил несогласие с репрессивной государственной системой и ее жестокостью, воплощенной в его вымышленном антигерое Комяге.

Первоисточник: polit.ru »