Новейшие «анти-слова» русского языка — «недружественные страны» и «анти-Россия какая-то». Воскресная колонка Гасана Гусейнова о языке «недорослей», которыми иногда остаются и довольно взрослые люди, даже главы государств.

Может возникнуть законный вопрос, а зачем вообще понимать язык подростков? И кто такие подростки? Тинэйджеры? Но в некоторых случаях подростком, вернее — недорослем, остается и довольно взрослый человек. Даже главы государств в поисках наилучших, с их точки зрения, аргументов, нет-нет да прибегают к воспоминаниям о речевых приемах родного двора. «Кто так обзывается, тот сам так называется».

Но язык не случайно главный инструмент познания. Вот и психоаналитики за рассказами пациентов распознают возможные угрозы и для самих страждущих, и для тех, кто рядом. Правда, и здесь бывают роковые ошибки: психоаналитики ведь тоже люди, и они могут ошибаться. Милостивый читатель и слушатель может быть уверен: автор этих строк понимает, что вполне может заблуждаться, и будет признателен тем, кто укажет на ошибки.

Итак, в годы отрочества складывается речевой портрет взрослого человека. С одной стороны, подросток уже живет полноценной жизнью — с ее страстями, с узнаванием нового, с первыми попытками осознанных решений. С другой стороны, его речь пока еще почти целиком заимствуется изо всяких авторитетных источников — у родителей и учителей, из каких-то учебников и СМИ, и только тонкой струйкой — из интимного общения со своими, со своим, самостоятельно избранным или навязанным, кругом. Это — время равновесия между «природой» вчерашнего и еще не вполне закончившегося детства и «культурой» только-только выстраиваемого будущего.

На подростков всегда давят родичи и школа, вот им и хочется облегчить это давление, выйти из повиновения. Одно из средств такого освобождения — языковая игра. Например, взрослые обычно запрещают детям ругаться, или произносить нехорошие слова. Но подростки довольно легко обходят этот запрет. И делают это, я бы сказал, с особым веселым цинизмом, которому, конечно, учатся у самих взрослых. Ведь и взрослый язык буквально напичкан языковой игрой.

Не успел я пойти в школу, а я этот эпизод хорошо запомнил, потому что нас отпустили из школы, и мы побежали встречать Гагарина на Ленинский проспект. И вот один мальчик по дороге меня спросил: «Ты рис любишь?» Я ответил, что очень люблю.

— А ну-ка, скажи быстро-быстро «рис, рис, рис, рис»!

— Рис-рис-рис-рис!

— Ну? — рассмеялся мальчик.

А я ничего не понял, потому что не знал слова «срать». Оно у нас дома никогда не употреблялось. Кто-то скажет, да ты что, мол, как такое может быть.

А вот может. Потом, по дороге домой, куда вела меня после встречи Гагарина бледная от страха мама, я повторил ей непонятную загадку одноклассника, и за это нарушение нелепой домашней прюдерии был наказан дополнительно.

Много лет спустя мне стало понятно, что и взрослые люди постоянно ругаются внутри себя, на поверхность речи выталкивая эвфемизмы. Например, вместо известного трехсловного проклятия, которые мы можем даже и не шифровать на письме как «ё.т.м.», люди говорят и ё-кэ-лэ-мэнэ, и ёп-эр-эс-этэ, и ёлки-моталки, и ёлки-палки, и ё-мое, и ёж мою мышь. Отдают ли себе взрослые отчет в том, что скрывается за их стыдливыми междометиями? Если даже составители некоторых фразеологических словарей не всегда понимают эту прюдерию, то вряд ли.

Блин, подумает иной читатель.

Но мы пойдем дальше.

Подросток — это ребенок, который начинает догадываться, как сложно устроен настоящий язык. Большинство людей по мере взросления это знание забрасывают в дальний угол памяти, приучаются к заученным формулам, клише, их учат, как надо писать ЕГЭ, какие ключевые слова вставлять в разговоре с начальством. И вот уже готов настоящий взрослый, привычно думающий своими штампами. Когда хочется свободы, он так же привычно перейдет на сквернословие, потому что оно для него — выражение свободы речи. Раскрепощаясь, взрослый отпускает цензурный зажим и высказывается.

Это наблюдается и в других языках. Например, по-немецки вместо подразумеваемого грубого слова «шайсе» вслух говорят «шахтель шоколаде», т. е. шоколадная коробка.

Такое вот анти-слово получается. Много лет назад, в самом начале этого века, я работал на «Немецкой волне» и, среди прочего, старался рассказать о тамошнем конкурсе под названием «Слово года». В немецком языке есть полезная отрицательная приставка un, с помощью которой легко образуются важные и сильные слова. Например, die Tat — это дело, свершение, а вот Untat — это отвратительный поступок или злодеяние. Перевести такое слово на другой язык непросто. Особенно трудно было справиться со словом Unwort. Wort des Jahres — это было просто: «Слово года». А как перевести Unwort? Это ведь тоже слово, но только как бы вывернутое наизнанку. Вскрывающее за внешней приемлемостью важную отвратительную проговорку. Когда такое слово попадает в общественную речь, становится ясно, что с обществом что-то не так.

Мне пришлось придумать тогда для этого слова не очень уклюжий временный русский эквивалент — анти-слово. Как ни странно, эта временная форма прижилась, и вот уже несколько лет эксперты выбирают и русское анти-слово года. Запомнилось немецкое анти-слово двадцатого столетия: Menschenmaterial, или «человеческий материал», или английское Human resources. Человек как сырье для экспериментов, «пушечное мясо», «рабсила» — много чего стоит за этой, на первый взгляд, невинной формулой. Но начнешь разбирать его и понимаешь, что говорящий о людях как о расходном материале — это все тот же подросток, для которого «лес рубят — щепки летят». Кстати, анти-словом года в том же, 1999 году в Германии стало Kollateralschaden, или «попутные потери» — те самые щепки-человеческие жизни, которые полетели после бомбардировок Югославии.

О чем же проговаривается тот, кто всерьез говорит о «человеческом материале» или о «попутных (побочных) потерях»? О том, что для достижения определенных целей людьми, т. е. человеческими жизнями, вполне можно и нужно уметь пренебречь.

Новостной поток подхватывает анти-слова и раздувает из искры пламя. Например, за звание русского или даже общеевропейского анти-слова минувшей недели определенно могут побороться два — «недружественная страна» и «анти-Россия какая-то».

Произносящие такие слова формально давно уже не подростки, хоть и выдают в себе — воспользуемся благородным словом из языка старика Фонвизина! — недорослей. Здесь носителям русского языка грозит неприятное откровение из области «кто так обзывается, тот сам так называется».

Помните, как Адам Адамыч Вральман убеждал госпожу Простакову не перетруждать голову Митрофанушки науками, а особливо — счетом?

Вральман. Ай! ай! ай! ай! ай! Теперь-то я фижу! Умарит хатят репенка! Матушка ты мая! Сшалься нат сфаей утропой, катора тефять месесоф таскала, — так скасать, асмое тифа ф сфете. Тай фолю этим преклятым слатеям. Ис такой калафы толго ль палфан? Уш диспозисион, уш фсё есть.

Г-жа Простакова. Правда. Правда твоя, Адам Адамыч! Митрофанушка, друг мой, коли ученье так опасно для твоей головушки, так по мне перестань.

Митрофан. А по мне и подавно.

А ну, не дай бог, задумается Митрофанушка и переспросит, а не обстоит ли дело не так, как говорит начальство, а вовсе даже наоборот?

Ведь если Россия забрала у Украины Крым и приступила к строительству на территории суверенного соседнего государства некой «Новороссии», то не вернее ли назвать Российскую Федерацию «какой-то Анти-Украиной»?

А вдруг кто-то спросит: «Митрофанушка, а не лучше ли жилось России, когда Соединенные Штаты Америки и Чехословакия оставались дружественными странами? В боевом союзе с ними была одержана и победа над фашизмом».

А «недружественная Чехия»? Ну, Митрофанушка, тебе пражане танки 1968 года простили, а ты — за старое?

Митрофан. Вишь, триста рублев, что нашли, троим разделить.

Г-жа Простакова. Врет он, друг мой сердечный! Нашел деньги, ни с кем не делись. Все себе возьми, Митрофанушка. Не учись этой дурацкой науке.

Да для того ли американские и европейские союзники помогали россиянам встраиваться в демократический мир, чтобы верх снова взяли недружественные России недоросли Фонвизина?

Первоисточник: rfi.fr »