11 августа 1973 года советские зрители увидели первую серию телефильма «Семнадцать мгновений весны». К 45-летию выхода на экраны культовой многосерийной картины Екатерина Барабаш разбирает мифологию «мгновений» и «новую версию» победы в войне, вспоминает о встрече с «внуком Мюллера» и размышляет о том, можно ли в свете новых российских законов посадить за Штирлица все телевидение.

В один из августовских дней 1973 года в столовой сочинского санатория, куда мама спровадила нас с папой и старшим братом отдыхать, ко мне подошел мальчик из нашего корпуса. «Придешь сегодня в холл смотреть фильм про моего дедушку?» — как бы между прочим спросил он. «А кто твой дедушка?» — тоже как бы между прочим поинтересовалась я, втайне сгорая от любопытства. «Ты, что ли, „Семнадцать мгновений весны” не смотришь?!» — со смесью возмущения и удивления воскликнул мальчишка. «Так твой дедушка — Штирлиц?!» — я почувствовала, что мое сердце целиком принадлежит этому мальчику, и воображение уже рисовало наше совместное с ним будущее с выводком правнуков Штирлица. «Еще не хватало, — прервал мои счастливые мечты парнишка, — бери выше. Я внук Мюллера!» Я ахнула: «Как тебе удалось?! Разве его не расстреляли после войны?» Мои познания во Второй мировой явно требовали корректировки. «Ничего-то ты не знаешь, — фыркнул мой знакомый, и я почувствовала, что наша совместная жизнь под угрозой. — Дедушка сбежал в Южную Америку вместе с бабушкой и моим папой, потом тайно перебрался в Советский Союз, сменил фамилию на Мельников. Ты ведь, конечно, не знаешь, что „Мюллер“ — это „мельник“ по-русски. Так что я по-настоящему — Мюллер». — «А по-русски дедушка говорит?» — «Нет. Они решили, что он будет изображать глухонемого. Только попробуй кому-нибудь нас выдать — деду расскажу, он с тобой разберется».

Когда вечером мы все собрались в холле нашего этажа смотреть очередную серию «Мгновений», я чувствовала себя до такой степени вовлеченной в тайны мировой истории, что с трудом удерживалась, чтобы не оповестить об этом весь мир. Поскольку я считала Мюллера почти близким человеком, я преступно желала Штирлицу провала. Чуть ли не до пубертатного возраста я верила, что Мюллер живет где-то рядом, и очень горевала, что потеряла мальчика Мельникова из виду. И только когда уже определенный цинизм начал подвергать коррозии мою детскую душу, я поняла, что меня обманули.

Я смотрела этот фильм, кажется, столько раз, сколько его показывали по ТВ. То есть бессчетное количество раз. Как, впрочем, и все. И всякий раз меня что-то смущало. Повзрослев, я поняла — что именно. Все предыдущие годы мне казалось, что меня водят за нос. Знаете, как бывает — тебе говорят: «NN тебе врет, а я сейчас расскажу, как было на самом деле». И возводят ложь такой же степени концентрации, но как бы с другого боку.

С «Мгновениями» так и получилось. Нам словно сказали: «Дорогой зритель, тебя долгие годы обманывали, втюхивали, что фашисты — слабоумные. А мы сейчас расскажем, как было на самом деле. Вот, смотри — нацисты умные человечные люди, просто им достался гнилой лидер, который их сумел обманом увлечь в неправильном направлении». Весь советский эпос до этого обслуживал один миф — миф о баснословном превосходстве советской модели во всех сферах жизни. Военный эпос являл собой непомерную героизацию советского народа — солдат, офицеров, партизан, тружеников тыла, пионеров-героев, комсомольцев-героев, младенцев-героев, женщин-героев, стариков-героев — словом, практически всего населения нашей огромной страны. Изображение нацистов недоумками удобно укладывалось в эту мифологию, хотя логики в этом не было.

Советский кинематограф, а заодно зарождающаяся тогда сериальная индустрия, строго держался заданного мифа, разделив участников Второй мировой на два лагеря — умных и дураков. Логика, подсказывающая, что победить врага-дурака большого ума и героизма не надо, не действовала. Враг должен был быть идиотом. В зависимости от жанра фильма окраска идиота менялась от комической до трагической. Но отсутствие намека на интеллект было обязательным правилом.

Татьяна Лиознова с подачи Юлиана Семенова и Юрия Андропова это правило поломала. Однако поломав одно правило и свергнув один миф, она воздвигла другой. Перед миллионами зрителей встала новая версия победы. В этой версии кузнецом победы был сотрудник советской разведки — красавец каких свет не видывал, обаятельный как сто чертей и интеллектуал. И до этого среди экранных советских разведчиков встречались не только симпатяги, но и умницы — вспомним хоть Александра Белова в исполнении Станислава Любшина из фильма «Щит и меч», который вышел за пять лет до «Мгновений», но впервые перед нами появился разведчик-интеллектуал.

Далеко не глупый Андропов рассудил совершенно правильно: старый миф себя изжил. На кону — новое прочтение недавней истории, и главный герой этой истории — советский разведчик. Не удивительно, что эту роль взяли самого, кажется, красивого актера Советского Союза — Вячеслава Тихонова. Потом, правда, авторы уверяли, что Тихонова утвердили по вполне техническим причинам — он единственный согласился отдать работе над фильмом три года жизни, не отвлекаясь ни на что другое. До этого по разным причинам отпали Арчил Гомиашвили, Олег Стриженов, Иннокентий Смоктуновский.

Пытаюсь представить себе каждого из них в роли Штирлица. Забавно — совсем другое кино получается. Гениальный Смоктуновский, как мне кажется, переиграл бы всех с такой силой, что от Мюллера, Шелленберга, пастора Шлага и других — при всей любви к Броневому, Табакову, Плятту — в фильме ничего бы не осталось. Стриженов, как и Тихонов, невозможно красив, но ему не хватает тихоновской мужественности на экране. Гомиашвили представить себе на месте Тихонова труднее всего — наверное, из-за Остапа Бендера. Анамнез неподходящий. Хотя — можете резать меня прямо сейчас — если настроиться и представить себе Гомиашвили в роли Штирлица, он окажется очень даже ко двору. Нацистская форма, в которой щеголяют герои «Мгновений» и которой, как известно, настоящие фрицы не носили с 1939 года, на всяком будет сидеть как влитая, а Гомиашвили — мужчина очень даже обаятельный. Но ему тоже недостает тихоновской даже не мужественности, но скорее — монументальности.

Штирлиц Тихонова — идеальный человек без свойств, умеющий в каждый отдельный момент быть то интеллектуалом, то высоким гуманистом, то ликвидатором зла, то сентиментальным дядечкой в кофте и запачканной печеной картошкой щекой. Это было как раз то, в чем нуждался образ чекиста. Правда, слово «чекист» в фильме ни разу не употребляется — в КГБ прекрасно знали о репутации этого слова в народе.

Отказавшись от череды слабоумных нацистов на экране, советское телевидение упало в другую крайность. Сонм прелестников вьется вокруг Штирлица, соревнуясь в интеллекте и остроумии. Они настолько человечны, что чуть ли не каждого хочется внимательно разглядывать и жалеть. Особенно зная об их скорой участи. Даже одноглазого Айсмана — Леонида Куравлева. Кстати, Куравлев должен был играть Гитлера, но Лиозновой на этом поприще он не понравился. Тогда возник Айсман — ищейка с римским профилем. А Гитлера сыграл опять Фриц Диц, гэдээровский актер, которому на тот момент было уже 70. Этого замечательного актера в СССР знают только по образу Гитлера из «Семнадцати мгновений весны», «Освобождения» и «Солдат свободы». Причем Диц отчаянно не хотел играть Гитлера в советских фильмах — ему надоело уже изображать этого персонажа на родине, и остаться актером одной роли — причем не какой-нибудь, а Гитлера — он совсем не хотел. Уламывал его сам Эрих Хоннекер.

Так вот о нацистах в фильме. Черная форма, в которой живут на экране немецкие офицеры, в действительности существовала — но только до 1939 года и только как парадная. Весной 1945-го ее уже никто не носил. Не знать об этом авторы сериала не могли — у них были самые серьезные консультанты вплоть до самого Андропова. Для чего же понадобилась это историческое несоответствие? А очень просто — это красиво. Нацисты должны были быть не только умными, но и привлекательными. Никакая женщина не даст соврать: все обитатели кабинетов и коридоров вермахта, гестапо и СД необыкновенно сексуальны. Во многом — благодаря именно черному цвету, в котором они все время щеголяют и который играет немалую роль в сексуальном доминировании. Герои «Мгновений» совершают свои преступления только за кадром. Самое страшное преступление в кадре — раздевание младенца перед открытым окном. Впрочем, как мы помним, кара за это следует незамедлительно.

А кстати — вам приходило когда-нибудь в голову, каким образом Штирлиц дослужился до штандартенфюрера и стал своим человеком в самых сокровенных закоулках чуть ли не всех нацистских структур? Вряд ли ему удалось сделать карьеру нацистского офицера только благодаря его неустанной работе на советскую разведку. Не будем гадать, в каких преступлениях был замешан Макс Отто Штирлиц, но согласимся лишь с непреложным фактом: на его руках не один литр невинной крови. Впрочем, из фильма мы об этом не узнаем — зрителю об этой стороне деятельности героического Максима Максимовича Исаева знать было не положено.

Создавая новейшую мифологию, придуманную в недрах КГБ, Лиознова, помимо мастерски проведенного кастинга и в целом — отличной режиссерской работы (не будем забывать, что на счету Лиозновой уже были хорошие широкоформатные картины — в частности, такие заметные картины, как «Евдокия» и «Три тополя на Плющихе»), придумала сильный ход для придания всей этой истории большего правдоподобия — хроникальные вставки. Разбавляя игровую ткань фильма документальными вставками, режиссер добилась того, что от нее требовалось, — люди стали воспринимать фильм как «основанный на реальных событиях». Этому еще здорово помог Ефим Копелян со своим чуть треснутым, человечным и одновременно твердым голосом. Голос за кадром внушал доверие, какое не снилось и самому Штирлицу. Это завораживало и увлекало под божественно красивую музыку Микаэла Таривердиева, а время от времени знакомый голос Кобзона призывал «Не думай о секундах свысока», и это сто раз повторенное «не думай» настраивало на приятную правильную волну.

С «Семнадцати мгновений весны» в голове советского человека, не прошедшего войну, поселилась другая Вторая мировая — тоже мифологическая, только другого толка. И я много лет ломаю голову: могла ли затея, придуманная КГБ, рано или поздно повернуться другой стороной, до того остающейся в тени? И прихожу к выводу, что могла — мифология, не идущая рука об руку с правдой, не может приносить пользы. Если бы Вторая мировая войны была вовремя изучена и публично отрефлексирована, если бы мы имели возможность знакомиться с закрытыми навсегда архивами, если бы руководство и спецслужбы (а это у нас, как известно, одно и то же) не мухлевали с военной статистикой, если бы история у нас не стояла на службе идеологии — тогда плетение мифа было бы закономерной реакцией общества на мощный социальный катаклизм. Но в СССР, а потом и в России миф строго охраняет подходы к правде. И ведь огромное количество людей смотрели «Мгновения» как историческое кино, мечтая переодеться в красивую вражескую форму и в ней послужить Родине. Как знать — пришла бы третьекурснику юридического факультета ЛГУ Володе Путину мысль поступить в школу КГБ и так бы мы сейчас жили, не очаруйся он Максимом Максимычем Исаевым.

Вот ведь беда: как ни старалась, а кончила за упокой, хотя искренно люблю «Семнадцать мгновений весны». Так люблю, что очень волнуюсь: как его теперь, в свете новых законов, будут показывать, если даже за публикацию рисунка со свастикой можно получить реальный срок за реабилитацию нацизма? Или все телевидение посадят? А что, кстати? Это мысль…

Москва

Первоисточник: ru.rfi.fr »