«Игра престолов» возвращается на телевидение, и, судя по общему настроению, в связи с этим все мы должны быть в экстазе. Однако почему именно «Игра престолов» — из всех фантастических сериалов — стала таким значимым культурным феноменом? 

Дело в двух культурных тенденциях, укорененных в массовых страхах перед жизнью в 21 веке.

Для начала нужно отметить, что «Игра престолов», разумеется, просто восхитительна, и это нельзя сбрасывать со счетов. Ее сценарий, основанный на знаменитых романах Джорджа Мартина (George R.R. Martin), так остер, что им можно порезаться. Актерский состав великолепен почти без исключений, а мир достаточно сложен, чтобы в нем можно было заблудиться, но содержит достаточно странного и гротескного, чтобы зритель не заскучал. Таким образом, одной из причин успеха «Игры», бесспорно, следует считать качество самого сериала.

Тем не менее, помимо этого «Игра престолов» явно задела некоторые струны коллективного бессознательного, чего редко удается добиться масс-медиа. Что же это за струны?

Не стоит забывать, что когда «Игра престолов» впервые вышла в 1996 году, ее восприняли в первую очередь как бунт против стерильной и выдохшейся традиции эпической фэнтези. Жесткий финал, минимальное использование магии и крайняя жестокость мира выглядели особенно реалистично на фоне легионов подражателей Толкина, из творчества которых состоял в то время жанр. Никто не считал, что роман Мартина как-то особенно актуален для клинтоновской Америки — речь шла только об обновлении выродившейся традиции фэнтези про «средневековую Европу».

Однако с тех пор в массовой культуре возобладали две тенденции, которые неожиданно сделали «Игру престолов» актуальнее, чем 18 лет назад. 

Апокалиптические и антиутопические сюжеты всегда были популярны, однако в последнее десятилетие мы, похоже, заворожены ими, как никогда. «Голодные игры», «Ходячие мертвецы», «2012»
Нас как будто очаровывают картины разрухи и образы обществ, катящихся в преисподню. Даже в эскапистских фильмах о героях вроде «Супермена» и «Звездного пути» нам необходимы гибнущие города и масштабные разрушения. 

В мире «Игры престолов» есть нечто от постапокалипсиса. Судя по некоторым намекам, с Вестеросом давным-давно случилось что-то очень плохое, и именно этим объясняется непредсказуемая смена времен года. Более того, с самого начала мы понимаем, что Вестерос стоит на грани зомби-апокалипсиса. Красота медленно разворачивающегося действия отчасти заключается как раз в том, что угроза зомби никогда не выходит на передний план, но мы продолжаем видеть ее на горизонте и знать, что она приближается. 

Иными словами, «Игра престолов» еще лучше, чем «2012» и т.д., играет на тревоге, лежащей в основе нашей тяги к апокалиптике — на чувстве незаметно надвигающейся катастрофы, которая может наступить в любой момент. Мы все ощущаем, что наша экономическая система ненадежна и однажды рухнет и что когда-нибудь биосфера не выдержит такого количества людей, но мы не знаем, когда наступит коллапс — на следующей неделе или через 50 лет.

Бесконечные войны и интриги Вестероса наглядно демонстрируют, как близорукие люди, способны по глупости или из-за политической вражды не обращать внимания на грядущую катастрофу. Мы недоумеваем, почему герои не оглянутся и не увидят, как к ним подползают ледяные зомби— и тут же осознаем, что мы и сами точно так же закрываем глаза на реальность.

Кроме того «Игра престолов» — это антиутопия того же типа, что и «Голодные игры». В ней мы видим, как богатство и власть дают одним людям право вытирать о других ноги, и как хорошие люди под давлением несправедливости меняются, превращаясь в чудовищ. При этом ее мир подчеркнуто хаотичен, полон конфликтов внутри правящих классов, а также конфликтующих и противоречивых идеологий, на которые опирается это неравенство. Антиутопия Вестероса достаточно далека от нашего мира, чтобы мы могли ясно видеть ее проблемы, но при этом остается узнаваемой. 

«Игра престолов» с ее акцентом на расстановку сил в феодальном обществе и медленно надвигающейся перспективой полного коллапса уникальным образом соответствует американскому мироощущению 2010-х годов. Она позволяет нам говорить об экологической катастрофе и разложении политической системы, не затрагивая напрямую тот мир, в котором живем мы сами.

Это еще можно назвать «злостальгией». В те моменты, когда нас не увлекают футуристические антиутопии и глобальные катастрофы, нас увлекает несколько идеализированное прошлое, в котором мужчины были мужчинами, а женщины — женщинами и каждый Знал Свое Место. Иногда эти образы прошлого содержат также намек на социальные перемены, на наступление Новых Времен и на медленно прорастающие семена современного миропорядка. 

«Мастера секса», «Безумцы», «Аббатство Даунтон» и прочие исторические драмы играют на нашей тяге к временам, когда гендерные и социальные роли были четче. Даже «Настоящий детектив», действие которого происходит в нашем времени, во многом опирается именно на смакование ужасов прошлого.

Мы упиваемся «мерзостями» былых эпох, но при этом старательно не обращаем внимания на такие их стороны, как отсутствие водопровода в домах или нормального здравоохранения. Возможно, дело в том, что мы в глубине души тоскуем по былой простоте отношений и четкости социальных границ. Быть сторонником равенства, на самом деле, не так уж легко. Кроме того, в последние годы общество меняется настолько быстро, что людям начинает хотеться пройти назад по собственным следам, чтобы понять, как мы пришли к тому, к чему пришли. 

«Игра престолов» — отличный образец «ужасного, но идеализируемого прошлого». Особенно это относится к сериалу. В нем у всех отличная внешность и хорошие зубы, но при этом почти каждый может, как крестьяне в «Монти Пайтоне и Святом Граале», кричать: «Меня угнетают!» 

Все мы инстинктивно очень хорошо понимаем и чувствуем социальные и гендерные барьеры Вестероса, даже если болеем за способных нарушить их уникумов вроде Бронна или Бриенны. 

В этой тяге есть нечто самоуничижительное — глубоко внутри мы прекрасно знаем, что и в реальности Вестероса, и в аналогичном ей прошлом протянули бы очень недолго. Нас бы там либо сразу же искалечили, либо медленно сломали. Тем не менее, Вестерос дает нам соблазнительную возможность побега от нашей, на первый взгляд, более сложной и зыбкой эпохи, в которую женщина может (официально) стать президентом, геи могут заключать брак и т. д. Гениальность «Песни льда и пламени» и «Игры престолов» заключается в том, что они берут эту нашу нездоровую ностальгию, порожденную социальными переменами, и превращают ее в нечто еще более извращенное.

(К тому же, как уже было отмечено выше, в глубине души мы подозреваем, что социальные барьеры свойственны и нашему миру)

«Песнь льда и пламени» написал человек, который не любит ни войну, ни истеблишмент, но отлично осознает притягательность власти и насилия. Может показаться, что и цикл книг, и сериал любуются худшими проявлениями человеческой натуры, однако дело отчасти в том, что Вестерос просто помогает нам увидеть эти проявления в себе самих. Впрочем, с другой стороны, именно эта — самая гнусная — часть нашей души и жаждет той грязи, которую видит в Вестеросе.

источник: Инопресса

("io9",США)

Чарли Андерс (Charlie Jane Anders)

Первоисточник: »