В новехоньком, c иголочки, с молотка, со шпателя Центре современного искусства имени Шмуэля Хайека на старо-яффской улице Луи Пастера, в доме номер четыре, между погребами «Винного человека» и роскошью музеем Иланы Гур, открылась первая выставка этого Центра – ретроспектива Меира Пичхадзе,  60 работ за четверть века, с 1983 по 2008 годы, собранные еще со времен его учебы в колледже искусств «Калишер» в Тель-Авиве.

Отличная выставка, пропустить - жалко, за 25 лет Пичхадзе о многом успел рассказать и нарисовать,  ведь его картины – это прежде всего рассказы.

Сам Меир Пичхадзе, художник известный, для многих – знаковый (в его работах так легко усмотреть символику), для многих – знакомый, выставочную суету не особо жалует, полагаясь на умение владельцев галерей. Несмотря на то,  что он был удостоен золотой медали  азиатско-европейского бьеналле в Анкаре, приза министерства культуры, приза фонда Шарета,  он редко общается с бранжей, 
 вернисажи не чтет, особой публичности не допускает, предпочитая скрываться в своей мастерской в южном Тель-Авиве в районе улицы Флорентин, откуда до Яффо совсем близко – может  потому он и соглашается на интервью в новом Центре современного искусства.

- Ваша последняя персональная выставка проходила три года назад. Деятели модерна не должны чаще мелькать перед публикой?
 - Я – художник, рисовальщик, ни в коем случае не деятель искусства. Мое дело – писать картины. И я не знаю, что такое модерновый художник. Те, чьи работы много выставляют? Но тогда самые модерновые - импрессионисты. Современный – да, в том смысле, что я рисую сегодня, сейчас. Само понятие модерна, да и пост-модерна, на мой взгляд – это уже прошлое, оно осталось в 80-х годах прошлого века. Сегодня все рисуют согласно своим представлениям, своему стилю и это «сегодня» бесконечно разнообразно.

- Вы говорите о своем сегодняшнем искусстве, но на выставке представлены работы за 25 лет.
- Я все время делаю одно и тоже. Возвращаюсь к одним и тем же темам, образам, портретам. Но  вообще-то я ищу свет.

- Чемоданы, книги, портреты, сестры, дети, стены. О чем все это?
- О выживании. Все мои картины о выживании. И может поэтому я должен быть один, когда рисую свои рассказы о воспоминаниях, рассказы о духовном выживании. Я меняю цвет, форму, стиль, с годами меняю свой подход к этой теме, но все равно  делаю одно: рисую сегодня в Израиле.

- Вы подчеркиваете, что вы – именно рисовальщик, но на этой выставке представлены и скульптуры и инсталляция - черные куклы-манекены.
- Для меня они продолжение моих рисунков, они отражают те же темы. Я не концентрируюсь на одной определенной теме, а работаю циклами, сериями. Когда я начинаю серию, то не знаю сколько времени буду над ней работать, в какой форме, сколько раз к ней вернусь. Иногда возвращаюсь и через 20 лет.

- Вы обычно работаете параллельно над несколькими циклами?
- Я концентрируюсь на одной теме. Она может быть вначале монохромной, потом стать цветной в моих любимых цветах - черном и желтом, которые дают все оттенки зеленого, серого. Все представлено здесь, на этой выставке.

- А как ваша нелюбовь к выставкам сообразуется с нынешней ретроспективой?
- Я решил показать свои работы именно в этом новом Центре  из-за необычности помещения, из-за возможности столкнуть в нем разные времена. Что такое галерея? Белый ящик. Вы входите в квадратную комнату, на стене которой размещено цветное пятно картины Зритель с ней один на один. Здесь же пространство самой галереи необычно, она многогранна, в ней нет прямых углов. Плоскости сталкиваются – и потому можно столкнуть и времена. Это трудно и вместе с тем заманчиво. Здесь одновременно можно увидеть 3-4 работы одного цикла за много лет. Этого заставило меня в какой-мере пересмотреть свое же отношение к старым картинам. Для меня эта персональная ретроспектива стала групповой выставкой: группа серий, тем, образов.
А постоянно я работаю с тель-авивской галереей «Дан», которая и организовала эту выставку и выпустила к ее открытию книгу-альбом с сотнями иллюстраций. Я 30 лет зарабатываю на жизнь живописью и уже могу позволить себе не жаловать вернисажи.

- Вы серийный рисовальщик?
- Именно так. Когда я начинаю некую серию, то не представляю, сколько буду над ней работать, куда она меня заведет.

- На этой выставке вы предстаете, как несколько разных личностей.
- Так получилось благодаря форме зала и тому,  что я легко меняю стили.

- Многогранная личность благодаря многогранному пространству?
- Благодаря концентрации работ. Одновременно можно увидеть несколько десятков картин за четверть века, понять, как я начинаю со временем видеть некий сюжет, как трансформирую воспоминания в образы...

- ...и в цвета. Ваш любимый цвет – желтый?
- Я его очень люблю. В сочетании с черным он дает оттенки зеленого. В сочетании с серым становится золотым.

- Золотисто-желтый, лимонный цвета часто появляются на ваших картинах, в том числе и на портретах. И чаще всего вы изображает на портретах своих сестер в детстве или себя – маленького мальчика на фоне грузинских пейзажей.
- Эти детские портреты я начал писать после 2000 года,  после того, как съездил в Грузии, через 27 лет после репатриации. Та поездка меня потрясла, о ней был снят режиссером Линой Чаплиной документальный фильм для 8-го канала. Детство мое был нелегким, но понял я это будучи взрослым человеком и вернулся к нему благодаря старым фотографиям, грузинским пейзажам, воспоминаниям. Та старая фотография меня с сестрами долго хранилась дома, но я заново увидел ее только после первой поездки в Грузии, где побывал с тех пор еще раз шесть. Но первое путешествие было знаковым, самым ярким, оно много дало мне для творчества. Я увидел так много людей, внезапно вспомнил свои детские ощущение. Мои детские фотографии заставляют меня вновь и вновь к ним возвращаться, писать работы в разной цветовой гамме, разносящиеся по времени.

- Это портреты -  воспоминания?
- Конечно, каждый раз – разные. И потому, каждый раз я что-то меняю – свет, горы, цвета. И потом это ведь не портреты. Портрет - это когда художник сидит напротив натурщика и рисует его. А я рисую память, отражаю в этих картинах свои путешествия в Грузию, в детство.

- А вот это портреты явно арабских детей.
 - Их я сделал по фотографиям Эльдада Рафаэли, репортера газеты «Едиот Ахронот». Чем-то они меня поразили, я попросил разрешения использовать эти снимки, пришел к Эльдаду в ателье и выудил из сотен снимков именно эти два. Эти дети из Дженина также несчастны, как и я был в детстве, хотя тогда я этого не понимал.

– Почему вы возвращаетесь в живописи к своему детству?
- Я до сих пор опасаюсь мира взрослых.

- Что вам важнее всего – цвет, атмосфера, сюжет?
- Тема.

- Тема бегства, эмиграции? Оттуда эти горы чемоданов и книг?
- Тема вечного путешествия от себя и к себе. А чемоданы я не только рисую. Вот эти – для инсталляции с черными манекенами, я купил на барахолке.

- Вы даете названия своим работам?
- Почти никогда. Только этих манекенов назвал «Семья эмигрантов». Мне было важно подчеркнуть, что это не беженцы, поэтому в чемодане у каждого именно его пейзаж, то, что он выбрал.

- А почему к черным матерчатым торсам приторочены цветные ленточки?
- Это ленточки желаний. Как в Грузии было дерево желаний, к которому привязывали ленточки с просьбами. Эти ленточки – желания, чаяния, воспоминания и надежды. Все то, что не поместилось в чемоданы. Эти люди не знают, куда они идут. Они с трудом понимают, где они были и чего они хотят. Ленточки – это их связь с реальностью.

- На одном чемоданчике висит ярлык с посвящением. С надписью на немецком, Ципоре от Загорского...
- Вы разглядели? А я не хочу читать, что там написано. Это ведь их воспоминание, а не мое. Мне эти небольшие чемоданчики в руках у манекенов напоминают те, с которыми мы в детстве ходили в баню. А вообще все, что ни скажут зрители, все правильно: это символы эмиграции, путешествий, груза воспоминаний.

- Как вы начали эту тему?
- Нарисовал самого себя с чемоданом. Потом сделал целую серию таких работ: чемоданы или люди с чемоданами на фоне Грузии, на фоне одного и того же пейзажа из моих снов. Я много раз изображал «его» с чемоданами.

- Но  «он» – это вы?
- Это я, но мне проще сказать – это «он», некий образ с чемоданом, который стал символом поисков, вместилищем памяти.

- Поиск ведет вперед, воспоминания - назад. Поэтому вы все время рисуете новые работы на прежние темы?
- Я не просто рисую. Я все время ищу, что написано в книгах на моих картинах, что хранится в этих чемоданах.  Я сам не знаю, для меня это черный ящик с некой информацией, не обязательно ее подробно пересказывать. Как не знаю, что нарисовал – восход или заход, я просто рисую свет солнца.

- На выставке на фоне таких серьезных картин стоят яркие, легкомысленные, лубочные скульптуры. Ради контраста?
- Вглядитесь: на деле они тоже грустны. То, что видно вблизи, отличается от того, что видно издали. Я ярко раскрасил эти фигуры, но они походят на трех скованных вместе слепцов у края пропасти с картины Брейгеля. Это трое тоже связаны, им не избежать того, что уготовила судьба.

- А что значит стена с лимонами между кирпичами?
- Это стена выживания. Это перегородка и одновременно переход  между выживанием физическим и духовным.   Я любил рисовать лимоны – сам не знаю почему, в Грузии их только в чай кладут. В 1996 году я нарисовал двух моих сестер и  на переднем плане -   лимон. Эту картину увидела на выставке в Хайфе одна пожилая женщина и написала мне,  просила о встрече. А мне рассказали, что на выставке  она потеряла сознание, увидев эту работу.  Пять месяцев письмо лежало  у меня в мастерской,  а вспомнил я о нем в День Катастрофы. И эта женщина, сама пережившая  Катастрофу и Освенцим, приехала ко мне. Ее  с сестрой и матерью депортировали в лагерь, когда она была маленькой девочкой. Вдоль  железнодорожных путей стояли представители  Красного Креста и забрасывали в  вагон лимоны,  чтобы помочь выжить хоть кому-нибудь. Она смогла поймать один лимон, но не использовала его, а хранила все эти годы  - окаменевший, крошечный,  черный – напоминание о матери  и сестре, погибших в лагере.  После того,  как она увидела мою картину, она решила передать этот лимон и прядь волос в музей «Яд ва-Шем»,  но  по дороге из Хайфы в Иерусалим у  нее украли сумку. О той истории написали в газетах. Сумку ей подкинули,  но с тех пор она не расстается с этим лимоном.   А я стал рисовать лимоны между кирпичами в стенках выживания.  Лимон стал символом трагедии и символом выживания.

- Вас занимают такие трагедии, но с другой стороны на выставке есть работы, сделанные на основе детских рисунков.
- Это действительно детские рисунки,  которые я собрал,  увеличил, перенес на полотно и раскрасил. Этому тоже предшествовала некая история: я зашел навестить родственника и он показал мне рисунки своей 6-летней внучки на маленьких  листках из блокнота. Один и тот же рисунок, а дети обычно изображают разные вещи. И я заинтересовался анализом детских рисунков. Это еще не искусство, но уже начало чего-то.  Я сам начал рисовать в 12 лет. Как - не знаю. И потому мне захотелось уже будучи взрослым что-то сделать из рисунков детей.  Я их собираю, абсолютно точно копирую, делаю коллажи. Если на картине 8 рисунков, изначально сделанных карандашом или тушью,  значит я использовал рисунки  восьми детей,  схожих по теме или визуально. И потом их раскрашиваю.

- Детские рисунки - веселые, а вы - человек грустный.
- Я так о себе не думаю – веселый или невеселый. Я люблю играть с цветами и это весело.

Маша Хинич  

Ретроспектива «Меир Пичхадзе:  1983 – 2008»   продлится в Яффо до 30 июня.  Телефон работы:  с воскресенья по четверг с 11.00 до 22.00, в пятницу – с 10.30 до 14.00, в субботу  - с 10.00 до 19.00
http://www.finegallery.co.il/
http://www.meirpichhadze.com/