Миновало тридцать лет, но роман – вернее, то, что намеревалось стать романом – до сих пор не сожжен. В этом году известный журналист-литератор Рон Розенбаум предложил читателям журнала Slate проголосовать в интернете, следует ли выполнить волю автора или, напротив, опубликовать черновик.

Сам Набоков говорил, что во сне как-то читал этот роман «небольшой аудитории грез в окруженном стенами саду». Разве не замечательно было бы воплотить сон писателя в реальность, сделать его явью? Тонкость, конечно, состоит в том, что во сне автор читал своим идеальным слушателем уже завершенный роман, то есть тоже как бы идеальный. Реальным издателям и редакторам предстоит иметь дело с кипой каталожных карточек, на которых Набоков имел обыкновение писать, править и сортировать эти записи. Результат наверняка будет далек от идеального.

Некоторые неизбежно заподозрили Дмитрия Набокова в корыстных мотивах, и Стив Коутс, взявший у него интервью для газеты New York Times, задал вопрос об этом, что называется, в лоб. Сын писателя парировал этот коварный выпад весьма остроумно, заметив, что да, дескать, действительно, его инвалидное кресло (Дмитрию Набокову 74 года) нуждается в дорогостоящих модификациях для того, чтобы оно умещалось в багажник «мазерати». «Мазерати», если кто не знает, – один из самых дорогих в мире автомобилей, то есть вопрос о корысти отпадает. Поверим ему на слово.

Но каковы же тогда реальные мотивы, которые заставляют сына нарушить недвусмысленную волю отца?

Если бы, к примеру, Микеланджело дал распоряжение уничтожить свои эскизы к Сикстинской капелле, мы были бы только благодарны тому, кто этих распоряжений ослушался – даже в том случае, если бы фрески в их окончательном виде для нас не дошли и даже никогда не были бы завершены.

Но одно дело – наброски художника, и совершенно другое – черновики писателя. Художник рисует целиком, он даже в эскизе не преподнесет нам человечка из кружочков и палочек. Писатель, как правило, пишет свои заметки не слишком уклюжей скорописью, человечки у него получаются похожими только в варианте, близком к окончательному. Это в особенности относится к Набокову, которые оттачивал свои тексты до блеска.

Я вспоминаю, что в молодости очень не любил Чехова – он казался мне скучным и неловким. Виной этому, как я понял впоследствии, была российская практика академических собраний сочинений, где публиковалось абсолютно все, включая скабрезные шутки и счета из прачечной. У Чехова регулярно публиковались все произведения, которые сам он отверг и включать в собрания не хотел – сомнительные шедевры вроде рассказа «Жидовка» или пьесы «Иванов». Пока писатель выдавливал из себя раба, за ним ползли на четвереньках литературоведы и аккуратно собирали эти капли в тряпочку, чтобы донести до нас. Воли писателя для них не существовало.

На Западе к этой воле обычно относятся бережнее, в особенности потому, что она зачастую охраняется авторским правом. Но в разобранном нами случае хозяином авторского права является сын писателя – ему и карты в руки, то есть карточки.

Чехов, на мой взгляд, только выиграл бы, если бы «Жидовка» сгорела. Набоков, судя по всему, обречен проиграть.

Я, впрочем, знаю, какую пользу мог бы принести «Оригинал Лауры». О его публикации можно было бы написать роман Владимира Набокова. Но, увы, уже некому.

автор: Алексей Цветков