В 2015 году Орли Кастель‑Блюм получила главную литературную награду Израиля — премию Сапира — за свой «Египетский роман». Впрочем, задолго до этого ее первый роман «Город Долли» и сборники рассказов позволили критикам и читателям говорить о появлении в израильской литературе прозаика со своими ни на кого не похожими голосом и зрением. «Ее техника свежее непреодоленного Кафки в романах А. Б. Иегошуа или хорошо отработанного Маркеса в романах Шалева», — писал об Орли Кастель‑Блюм поэт Александр Авербух. Но, несмотря на все восторги, на русский язык до сих пор были переведены лишь несколько ее новелл. 

Ныне в издательстве «Книжники» вышел «Египетский роман» (перевод Вениамина Ванникова). Мы поговорили с писательницей об этой книге, а также о деле Сланского, влиянии Эйзенштейняа, рассказах Бабеля и улице Теофиля Готье.

МИХАИЛ ЭДЕЛЬШТЕЙН → В названии «Египетский роман» слышна явная перекличка с «Русским романом» Меира Шалева. Это случайное совпадение?

ОРЛИ КАСТЕЛЬ‑БЛЮМ ← Нет‑нет, это сознательная отсылка к Шалеву.

МЭ → Отсылка полемическая или намекающая на преемственность?

ОК ← Оммаж, всего лишь оммаж. Все время, пока я писала роман, я называла его просто «египетская книга», не имея в виду никакого конкретного названия. А потом, дописав, начала думать, как же его назвать. И думала до тех пор, пока мой редактор не предложил: «А давайте назовем его “Египетский роман”».

МЭ → Это действительно первый израильский роман, отражающий жизнь выходцев из Египта?

ОК ← Есть еще книга Ады Ахарони, из поколения моих родителей, она называется «Второй исход из Египта», но это скорее мемуары. А роман — да, первый.

МЭ → Египетское происхождение героев важно для сюжета? Мне показалось, что это скорее фон, а сама история вполне общеизраильская.

ОК ← Мне было важно написать «семейную» книгу. Старшие родственники тогда один за другим уходили из жизни, мне самой исполнилось 50. Я почувствовала, что начинаю забывать какие‑то вещи, не говоря уже о том, что того и гляди умрешь, ничего не записав. Так что я торопилась успеть зафиксировать семейные истории. Разумеется, в книге немало вымысла, но есть и много почти документального.

МЭ → Роман очень кинематографичен. Он экранизирован? Или, может, есть предложение снять по нему фильм или сериал?

ОК ← Конкретных предложений, к сожалению, не было. Но я же изучала кинематографию в университете. На меня очень сильно повлиял Сергей Эйзенштейн, я читала его книги о монтаже. Наверное, это сыграло свою роль.

МЭ → Героев романа словно бы преследует злой рок, они много болеют, тяжело умирают. Вначале эти мотивы еще отчасти «снимаются» иронией, но постепенно общий тон книги становится все мрачнее…

ОК ← Тогда был такой период — все вокруг умирали. Это началось с моей двоюродной сестры, в романе она выведена как Единственная Дочь.

МЭ → Российская критика и публика часто требуют от писателя «позитива». Было ли какое‑то недовольство в Израиле в связи с мрачным колоритом вашего романа?

ОК ← Книги, которые я написала до «Египетского романа», были трагикомическими. Поэтому когда на сей раз я написала нечто совсем трагическое, никого особо не удивило. На самом деле я не ставила себе целью написать что‑то пессимистическое. Скорее я хотела, чтобы это выглядело такой археологией — вот я откопала что‑то интересное в семейной истории и рассказываю об этом читателю. Хотя
Я люблю юмор. Однако в той книге, которую я сейчас дописываю, нет вообще ничего смешного. И все‑таки, наверное, это не пессимизм. Может быть, взросление?

МЭ → Ваша книга — нечто среднее между романом и сборником рассказов. В ней много разных сюжетных линий, а внешняя связь между разными главками часто довольно слабая. Что, с вашей точки зрения, превращает ее в роман?

ОК ← Когда я писала эту книгу, я понимала, что она состоит из отдельных фрагментов, которые могут быть сюжетно не связаны между собой. Но я все равно пыталась найти между ними что‑то общее. У меня была специальная доска, на которой я все время что‑то писала и стирала. Я двигала по этой доске магнитики, как советовал Эйзенштейн, пока наконец не поняла, что композиция сложилась, что в книге появилась внутренняя логика. В итоге в романе не осталось ничего, что не прошло бы такую селекцию.

МЭ → В романе очень много некоммуникабельности, «линий разлома»: кибуц–город, богатые–бедные и т. д. Если таково израильское общество, то где его точка сборки?

ОК ← Точка сборки — сионизм. Все эти люди приехали в Израиль и оказались в одном «плавильном котле» — это и образует нацию.

МЭ → Кибуцную жизнь вы изображаете резко сатирически. Это опыт, с вашей точки зрения, целиком отрицательный?

ОК ← У меня есть рассказ, который называется «С рисом не спорят». Он построен на том, что мне снится, как меня зовут присоединиться к кибуцу. На самом деле это мой идеал. И даже когда вышел «Египетский роман», я мечтала, что вот‑вот мне позвонят из кибуца Эйн‑Шемер и скажут: «Прости нас за то, как мы поступили с твоими родителями, и приходи обратно».

МЭ → То есть история о том, как ваших родителей и их друзей изгнали из кибуца за «неправильное» голосование по делу Рудольфа Сланского, реальна?

ОК ← Да, вся эта история — чистая правда. Они считали Сланского и его товарищей «агентами мирового империализма» и на кибуцном «референдуме» в 1952 году проголосовали в поддержку обвинений против него. А руководство кибуцного движения к тому моменту разлюбило Сталина и решило осудить пражские процессы. И тех, кто проголосовал не так, как было указано сверху, изгнали из Эйн‑Шемера. Причем ни одно издание об этом не написало — появилась только одна заметка размером со спичечный коробок в очень левой тель‑авивской газете «Ал а‑Мишмар» (сейчас ее уже не существует). История была такая: когда стало понятно, что «египтян» собираются выгнать из кибуца, там начались протесты. И тогда всех жителей кибуца собрали вместе, закрыли и не выпускали. Только одному мужчине удалось сбежать из этого помещения, через поля добраться до Тель‑Авива и рассказать журналистам, что происходит.

МЭ → Мистический финал «Египетского романа», когда после смерти героини в ее квартире поселяется загадочный живой мертвец, кажется мне диссонирующим с остальным текстом произведения. Как он появился?

ОК ← Мне было важно показать, что владелица квартиры не может ее сдать после смерти Люсии (прототип этой героини — моя подруга, Фабиана Хейфец, памяти которой посвящена книга). И то, что новый арендатор не вполне живой, — это просто указание на то, что квартира так и остается незанятой.

МЭ → В какую традицию вы вписываете свой роман? Если Шалев, то, возможно, где‑то неподалеку и латиноамериканцы?

ОК ← Из южноамериканцев — Кортасар и Борхес. Из русских — Толстой, Достоевский, Тургенев и Гоголь. Да, еще Бабель. И очень важны французы: Мопассан, Бальзак, Флобер, Теофиль Готье. У меня много родственников во Франции, из всех братьев и сестер моей мамы только она переехала из Египта в Израиль, остальные уехали во Францию. Так вот мои французские родственники живут на улице Готье.

МЭ → А что вам дал Бабель?

ОК ← Отойду на шаг назад. Когда я начинала писать, мне казалось, что моя работа — как можно надежнее приклеивать слова на страницу, чтобы они оттуда не падали. А у Бабеля я научилась пониманию того, что слова имеют самостоятельную значимость. Кроме того, он научил меня описывать даже самые жестокие и страшные вещи. И еще один момент. Рассказ Бабеля «Мой первый гусь» начинается словно бы с середины, без всякого вступления. Бабель начинает с упоминания начдива Савицкого так, как будто мы все давным‑давно знаем, кто это такой, — и это тоже очень важный урок. Я преподаю в Академии искусств «Бецалель» и в Тель‑Авивском университете творческое письмо, и на втором уроке мы разбираем этот рассказ Бабеля.

Беседу ведет Михаил Эдельштейн

 

Первоисточник: lechaim.ru »